Под плакатом сидела Валя Власова, тихая, смирная девочка. Она, как и добрая половина послевоенного класса, была «нуждающаяся» — существовало такое понятие в тогдашней школе. В те годы нуждались все — больше или меньше.
Но многодетные семьи погибших фронтовиков больше других. Выручала всеобщая неприхотливость: голь прикрыл — и ладно. Ну а если и прикрыть нечем?
Помогали все — и государство и люди. И родительский комитет. Как-то мать дала Анне Павловне сверточек и велела: «Передай Вале Власовой».
Боже ж ты мой, что сделалось с Анной Павловной! Все уроки она, как пришитая, думала только об этом, все перемены стояла столбом, обливаясь потом и соображая, как же это сделать.
Например, подходит она к Вале и говорит: «На». А та ей: «А что это?» А она: «Это тебе мама просила передать». А та: «Что там?» Анна Павловна: «Три пары синих трусов до колен с начесом». Какая стыдоба! Тут Власова неминуемо гордо поворачивается — по тогдашнему представлению Анны Павловны — и говорит: «Носите сами». «Хоть бы она не эти трусы туда запихнула, а что-нибудь другое, — думала Анна Павловна, покрываясь пятнами от возможного позора, — или хотя бы я не знала, что там. Сказала бы: «Не знаю», повернулась и пошла».
Глупая, глупая Анна Павловна! То товарищество, которым сплотила война наших людей, предполагало как дарить помощь, так и принимать ее. И нечего ей было гореть на адской сковородке четыре часа, а потом, на последней переменке, когда все вышли из класса, тихо, как воришка, засовывать в парту Власовой проклятый сверток с раскаленными до обжигания рук исподними с начесом, а после уроков, дождавшись, когда школа опустеет, заглядывать в парту: взяла — не взяла?
Взяла, конечно, удивилась, но взяла, потому что, если не было, а потом появилось — ясное дело, что это ей. Хотя по-глупому, но задание было выполнено. Анна Павловна успокоилась, а потом неделю боялась смотреть в сторону Власовой.
Как-то, все вспоминалось Анне Павловне, привезли им несколько коробок американской одежды, полученной по ленд-лизу, которую отец достал, чтобы раздать окружающим его вконец обносившимся, обнищавшим людям. Проклятая война еще гремела, но уже где-то там, далеко от дома.
Анна Павловна, еще совсем маленькая, носившаяся вместе с братом по улице, в одних сатиновых трусах, с восторгом сознавая, что незнакомые принимают их за двух мальчишек, уже тогда своим все-таки женским существом поняла, что американцы прислали дрянь. Какие-то кургузые грубошерстные мужские костюмы противного темно-грязного цвета, терракотовые, еще не ношенными уродливо растянутые свитера, грубые ботинки.
Она не знала роскоши, жизнь семьи была простой и здоровой, но присутствовало в ней какое-то чувство, которое тогда ей подсказало, что все эти американские шмотки безобразны, что наготу они прикроют, но согреют ли? Потому что мама помяла в руках свитер и вздохнула:
— Бумажные.
— Дерьмо, — согласился отец и нахмурился: — Как нищим сунули.
Это сейчас он улыбался со стены, улыбался легко и весело. Но вот так, все время улыбаясь, жизнь не пройти…
И Анна Павловна вздохнула.
Мать села на диван и тоже легко вздохнула — два раза.
— Вот и не любила я ее, а все равно жалко. Все-таки последняя папина близкая.
— Пожила, — непримиримо сказала Анна Павловна. — Как чума какая по жизни прошлась.
— Не скажи, ее ведь тоже ой как потрепало. Судьба наказала.
— Наказала, да не ее, а детей.
— Так через них и мать.
— И будут нести наказание за грехи отцов своих до четвертого колена. Это, значит, правнуков и праправнуков Вариных жизнь огреет оглоблей по голове, они: «За что?» Им: «Это за Варварины грехи вам». Они: «А кто это такая? Знать не знаем». Несправедливо.
— Было в ней и хорошее.
— Уточни.
— Гадала отменно. Я как-то паспорт свой потеряла.
Сунула куда-то и найти не могу. Я туда-сюда — нету. Варя тут случилась. «Постой, — говорит, — сейчас карты пораскину — найдем». Расселась, карты набросала, разложила, откуда-то изнутри колоды повытягивала — смотрит. «Здесь, — говорит, — в этой части комнаты, не ищи, переходи вот сюда». Опять картами пошмыгала — «Левее переходи». Снова их поперекладывала, пальцем на нижний ящик комода показала: «Смотри здесь». Я туда забралась — лежит. А это уж совсем не его место, я бы в комоде сроду смотреть не стала. Вот видишь?
— Что видишь? В характеристику такого не запишешь: «Пользуется уважением в коллективе, дисциплинированна, зарекомендовала себя отличной гадалкой».