Фомичу показался этот телефонный разговор подозрительным: и то, как больно скоро соединили Тимошкина с Раскидухой, и этот прямой провод... И главное - так просто и нахально выгоняли его, Фомича. А тот приезд начальника что ж тогда значил? Смеются они, что ли, над ним? Да неужели его начальник такой двуличный человек?
- Ну-ка, отойди в сторону! - Фомич оттер Тимошкина и снял трубку: - Свистуново? Нюра, это Кузькин говорит. Мне бы вызвать Раскидуху. Начальника.
- Долго ждать придется, дядя Федя, - ответила телефонистка.
- Вот те раз! Только же давали Раскидуху!
- Это не через меня. Может, через Тиханово.
- Давай, как знаешь. Все равно буду ждать.
Фомич припал к трубке и долго слушал монотонный, вялый голос телефонистки: "Алле-у-у! Самодуровка, Самодуровка! Алле-у-у! Брехово!.. Алле-у-у!.. Алле-у-у!" И Фомичу чудилось, будто это лепечет на лесной опушке птичка-сплюшка: "Сплю-у-у, сплю-у-у. Брехово!.. Сплю-у-у, сплю-у-у".
Наконец Брехово ответило, и телефонистка оживилась:
- Брехово! Дайте Раскидуху! А? Начальника соедините?..
И вот в трубке послышался знакомый голос начальника ГЭС:
- Слушаю!
- Это Кузькин говорит, из Прудков!
- В чем дело? Колхозы приезжают за лесом?
- Еще нет. Мне передали из райисполкома, будто вы вместе с ними решили меня с работы того... - У Фомича пересохло в горле, он глотнул слюну и наконец произнес: - Снять.
- Со мной говорил вчера Мотяков, - ответил, помолчав, начальник. - Видите ли, товарищ Кузькин, вы, оказывается, колхозник. А нам не разрешается принимать колхозников на работу, да еще без согласия колхоза. Вот Мотяков и жаловался, что я колхозников у него переманиваю.
- Да я же отпущен из колхоза. У меня есть и справка, и паспорт! - крикнул Фомич.
Пашка с киномехаником давно уже отложили свою игру и теперь с напряжением слушали этот разговор.
- Меня же отпустили, понимаете, отпустили! - Фомич изо всех сил дул в трубку.
- Да вы не волнуйтесь, товарищ Кузькин, - ответил наконец далекий начальник. - Я ведь не сказал, что мы вас снимаем. При всех условиях работайте до конца. А там видно будет.
- А сейчас вы тут ни с кем не говорили? - поглядывая на Тимошкина, осторожно как бы спросил Фомич.
- Где это тут? У тебя или у меня?
- По телефону из Тихановского района сейчас никто с вами не говорил?
- Нет. А что?
- Да тут передо мной стоит один тип. - Фомич теперь жег глазами Тимошкина. - Прохвост в соломенной шляпе. А еще руксостав!..
Пашка и киномеханик, начиная понимать, в чем суть дела, выжидательно улыбались и нахально смотрели на Тимошкина. Тот снял шляпу и отер взмокший лоб.
- А что такое? - спрашивал начальник Фомича.
- Говорит, будто вы приказали меня выгнать. А лес по общему акту сдать ему.
- Что за чепуха! Не слушайте вы никого. Работайте, товарищ Кузькин.
- Вы бы с ним поговорили. Он тут вот передо мной стоит. Я ему сейчас трубку передам. - Фомич сунул Тимошкину трубку, но тот шарахнулся от нее, как от горящей головешки, и в дверь.
А вслед ему оглушительно хохотали Пашка с киномехаником.
На другой день с утра понаехали из колхозов и на лошадях, и на машинах, выстроились у фермы табором. Каждый к себе тянет - поскорее бы нагрузиться. Все - Фомич да Фомич! А что Фомич! На четырех ногах, что ли? И так совсем закрутился...
Сначала решил отпустить подводы из дальних колхозов. Уже нагрузились было хохловские, осталось подсчитать кубатуру да подписи поставить, как прибежала плачущая Авдотья. У Фомича сердце так и екнуло:
- Что случилось? Ай с ребятами что?
- Федя, хлеб нам не дают в магазине.
- Как так не дают?
Был вторник - хлебный день, и Фомич не понимал, почему не дают.
- Продавец говорит, район запретил. Сам Мотяков звонил: не давать Кузькину хлеба... - Авдотья утирала слезы концом пестрого платка, повязанного углом. - Чем же мы теперь кормить свою ораву станем? Ой, господи!
- Да не реви ты! Разберемся - уладим.
Фомич сказал хохловским колхозникам, уже нагрузившим подводы:
- Подождите уезжать! Я сейчас обернусь! - И побежал через выгон к магазину.
Возле древней кирпичной кладовой с отъехавшей задней стенкой, из расщелин которой тянулись тонкие кривые березки, толпилось человек пятнадцать - все больше баб да старух, - хлебная очередь. А в полуразваленной кладовой - наследство попа Василия - размещался прудковский магазин.
- Что это еще за новости на старом месте? - спросил Фомич, входя в темное помещение.
- Я не виноватая, - сказала продавщица Шурка Кадыкова. - Гузенков приезжал... Говорит, райисполком запретил продавать тебе хлеб... Мотяков! Уж не знаю почему.
- А чего ж тут не знать? - Бабка Марфа зло сверкнула глазками из-под рябенького, в горошинку, платка. - Он наш, хлеб-от, колхозный.
- И то правда... Много до него охотников развелось...
- Они ноне не жнут, не сеют... - загалдели в толпе.
- Ваш хлеб в поле остался, - обернулся Фомич к очереди. - А этот вам господь бог посылает, вроде манну небесную.
- Так мы ж отрабатываем за этот хлеб-от...
- А я что, груши околачиваю? - Фомич махнул рукой. "Да что это я с бабами сцепился?" - подумал.
Он побежал в клуб, попросил соединить его с Мотяковым.
- Чего надо? - недовольно спросил тот, услыхав голос Кузькина:
- Почему мне хлеб запретили продавать?
- Этот хлеб для колхозников привозят. А вы не только в колхозе не работаете, но даже помогать отказались.
- Так я же работаю в Раскидухинской ГЭС?!
- Ну и поезжайте на Раскидуху за хлебом. - Мотяков положил трубку.
- Ах ты, сукин сын! Ну погоди. Еще посмотрим, кто в убытке останется.
Фомич дозвонился до начальника ГЭС и доложил ему о хлебном запрете.
- Я не могу лес отпускать, товарищ начальник. Поеду за хлебом в Пугасово.
- Правильно! Не давай им лесу, если они такие мерзавцы. Заворачивай все подводы и машины. И вот что. В Пугасове есть корреспондент областной газеты. Заезжай к нему. Он сидит в редакции "Колхозной жизни". А я позвоню ему, предупрежу. А если что не выйдет, давай ко мне.
На свой лесной склад Фомич возвратился злым и решительным.
- Разгружай подводы! - крикнул он еще издали хохловским колхозникам.
- Да ты что, в себе? Мы еще по-темному выехали из дому, а к ночи еле доберемся назад. И с пустыми руками?!
- А если бы вы встали с пустым брюхом, день проторчали тут и пошли бы спать с пустым брюхом? Это каково?
- А мы тут при чем? - окружили Фомича шоферы и возчики. - Чего ты нам-то войну объявляешь?
- А со мной без объявления начали войну, - сказал Фомич. - Не я начинал, не я и отвечать буду. Езжайте к Мотякову. Раз они так - и мы эдак.
- Ты уж нас-то пожалей. Нагрузились ведь... - упрашивали Фомича хохловские колхозники.
- А меня кто жалеет? У вас дети есть? Вот ужин подойдет, они придут к матери: "Дай хлеба! А она скажет им: "Ложитесь не емши. Отец хлеба не принес, ему некогда. Он целый день хохловских мужиков жалел". Так, что ли?
Хохловские мужики, ругая и Фомича, и Мотякова, а пуще всего некое мифическое начальство, пошли к своим подводам.
- Ладно уж! - остановил их Фомич. - Давайте накладную, подпишу.
Высокий, сутулый, обросший седой щетиной, как сухостой лишайником, хохловский бригадир протянул Фомичу накладную. Фомич подложил под нее тетрадь и подписал на коленке.
- Спасибо! - Хохловский бригадир спрятал накладную и сказал: - У нас тут есть хлеб, с собой брали. Возьми ребятишкам.
- Да вы что! Вам самим топать до ночи. - Фомич замотал руками и головой. - Я, чай, найду хлеба-то. А вы, ребята, не сердитесь, - сказал он шоферам. - Я, может, обернусь к вечеру. Хотите, ждите.
- Ничего, мы ведь тоже не свое горючее жгем.
Фомич отдал Авдотье ружье.
- Останешься за меня тут.
- А ты куда, Федя? - спросила Авдотья, принимая ружье.
- За кудыкины горы! Правду пойду искать. - Фомич, видя, как вытянулось Авдотьино лицо, все-таки пояснил: - В Пугасово пойду за хлебом.