Вспомнил Живой, как еще прошлой осенью писал в контору заявление, чтобы починили дебаркадер либо матроса еще назначили, "потому как одному отбоя от воды нет, а семью свою держать на откачке задаром не имеем полного права...". Садок Парфентьевич ответил коротко: "Просмолим". Но не прошло и месяца с весны, как дебаркадер снова потек.
"Поди, совесть сказалась у них. Комиссия осмотрит, а там, глядишь, Дуню проведу к себе матросом. И заживем..."
Напоследок Фомич написал карандашом на тетрадном листе новое заявление насчет ремонта. Может, пригодится?
В контору вошел он вроде бы успокоенный.
- Меня что, в ремонт определили? - спросил он рыжую диспетчершу.
- Заместитель по кадрам все вам объяснит, - ответила она уклончиво.
- Это кто ж такой? Владимир Валерианович?
- Нового прислали. Он в кабинете Садока Парфентьевича.
Из диспетчерской дверь вела в кабинет начальника.
- Ну-ка я спрошу! - Фомич взялся за дверную ручку.
- Погодите! - строго сказала диспетчерша. - Что, не слышите? Он же занят.
Из кабинета доносились голоса. Дверь была тонкая, фанерная. Живой подался ухом к филенке, прислушался.
- Я вам говорю - план выполнять надо, план! Интересы государства! А вы мне про детей да про варево... - раздраженно произносил вроде бы знакомый голос.
Другой звучал глухо, просительно:
- А семьи наши в чем виноватые?
- Да кто вас просил с собой их брать? Здесь что, производство или детский сад? А! Колхоз?
Знакомый голос, знакомый голос! Живой даже на дверь слегка надавил, но она предательски скрипнула.
- Товарищ Кузькин, ступайте на берег. - Диспетчерша встала и выпроводила Фомича за дверь. - Когда надо - позовем.
Делать нечего. Живой вышел на берег.
Неподалеку от конторского дебаркадера стояли две большие деревянные баржи. Возле барж сидели две бабы в фуфайках да мужик, небритый, седой, в резиновых сапогах и брезентовой куртке. "Видать, матросы с баржи", - сообразил Фомич.
- Вы чего, как цыгане, расположились? - спросил он, подсаживаясь к мужику и вынимая кисет.
- Да уволили... Без предупреждениев, - ответил матрос, закуривая Фомичовой махорки.
- Как так?
- Да вот так... - Матрос длинно выругался. - Начальник новый появился.
- А Садок Парфентьевич?
- В отпуск ушел. Остался за него заместитель по кадрам. Нового прислали... Такая щетина, что не говорит, не смотрит.
- Вот оно что! - Фомич теперь понял, почему его в кабинет не пустили. - До порядку, видать, охочий. Меня тоже вот с места сорвал. Пристань моя чем-то не понравилась. Во-он она стоит! - Фомич кивнул на свой дебаркадер, причаленный к берегу. - Из Прудков сняли.
- Ликвидируют?
- Ну, этот номер у них не пройдет. Мы тоже законы знаем. - Фомич сплюнул в воду. - А вы откуда?
- Из-под Елатьмы.
- Дальние!
- Не говори. Мы дрова на барках возили. А тут на Петлявке камень где-то не успели вывезти. План, что ли, не выполняют. Он и задержал наши баржи. "Выгружайся!" - "Как так?" - "А вот так. За камнем пойдут ваши баржи". - "А мы?" - "Неделю посидите на берегу. Ничего с вами не случится". Вот и сидим. И домой ехать - за сто верст киселя хлебать. И тут несладко. Ребятишки...
- Да, этот храбрец, видать, из выдвиженцев, - сказал Фомич. - Я к нему было сунулся - и на порог не пустил. Через дверь поговорили... В нашем районе был один такой. Сапог сапогом, а войдешь к нему в кабинет - и не глядит. Сам, паразит, сидит, а тебя стоять заставляет. А все почему? Потому как академию под порогом кончал. Вот и этот заместитель по кадрам, видать, такой же академик...
Матрос толкнул Фомича локтем в бок. Фомич обернулся и застыл. Перед ним стоял в синем кителе, в фуражке с крабом Мотяков. По тому, что был он в сопровождении Владимира Валериановича и дюжего парня в резиновых сапогах и в фуфайке, - видать, второго матроса с баржи, - Живой сразу догадался, что новый заместитель по кадрам и есть не кто иной, как сам Мотяков.
Он не крикнул на Фомича, не обругал его - только повел ноздрями, как бы принюхиваясь, и ушел, так ничего не сказав.
- Ну, теперь он сядет на тебя верхом, - сказал матрос в брезентовой куртке.
Фомич только плюнул и кинул окурок в Прокошу...
С тяжелым сердцем шел он теперь в контору. Мотяков на этот раз не заставил его ждать за дверями. Он кивнул Фомичу на стул у стены, сам прошелся несколько раз по кабинету, знакомо заложив руки в карманы. Наконец сел за стол и еще долго смотрел на Живого, будто впервые видел его.
- Я хочу, чтобы вы нас правильно поняли, товарищ Кузькин, - сказал он, миролюбиво и очень даже любезно глядя на Фомича. - В Прудки ваш дебаркадер не пойдет.
- А куда же он пойдет? - У Живого в момент взмокла вся спина.
- На Петлявку, в Высокое. Будет стоять там под общежитие грузчиков. Отправляйтесь завтра же.
- А в Прудки кто пойдет?
- В Прудках пристань сокращаем в целях экономии.
- А пассажиры как же?
- Там пассажиров-то два человека в день. Один убыток.
- Вон вы как рассуждаете! А ежели на Север двух человек посылают? Им и самолеты дают, и шиколату с мармеладом на цельный год. А наши чем хуже их?
- Ты мне политграмоту не читай, враз и навсегда... У нас план - сократить две пристани. Экономия. Понял?
- На двух шкиперах много не сэкономишь.
- По нашему участку - да. А по всей стране? Сколько таких участков? Может, сто тысяч? Вот и подсчитай.
- Насчет остальных я не знаю. Только мне в Высокое никак нельзя итить. Я весь оклад там проем. А чего семье пошлю?
- Не хотите - увольняйтесь.
Живой вдруг вспомнил про заявление насчет ремонта, вынул из бокового кармана, в бумажнике хранилось.
- Поскольку дебаркадер мой худой, вода натекает за ночь по самые копани, в Высокое мне итить одному никак нельзя. Там семьи у меня нет, которая помогала бы отливать воду. Либо матроса мне назначайте, либо жену мою матросом проводите. Прошу не отказать в просьбе. - Живой положил заявление на стол перед Мотяковым.
Тот прочел и пронзительно уставился на Живого:
- Ты с кем это думал, один?
- Один.
- Вот и поезжай один в Высокое. И не дури.
- Не могу... Дебаркадер течет. По самые копани вода. Идите посмотрите.
- Ты ее нарочно напустил.
- Я вас не понимаю. Как так нарочно? Поясните! Вы человек при должности.
- Я знаю. Я все знаю, враз и навсегда! - Мотяков погрозил пальцем. - Выводишь на берег и заливаешь воду.
- Это как же? Через борт ведрами? - Живой иронически глядел на Мотякова.
Тот понял, что хватил через край, но продолжал напирать:
- А по-всякому... Ты мастер отлынивать от работы. Я тебя знаю.
- Ага! - Живой мотнул головой. - Есть такая притча о гулящей свекрови и честной снохе. Свекровь подгуливала в молодости и не верила снохе, что та мужу верность соблюдает. И сына учила: ты побей ее, может, откроется. Так и вы.
- Поговори у меня! - Мотяков не так сильно, как бывало в рике, но все же ладонью прихлопнул по столу. - Захочешь работать, сам качать будешь.
- Я вам что, камерон? У меня на руке вон только два пальца. Я инвалид войны. Давайте мне матроса!
- Да пойми, голова два уха! Сокращение у нас. Либо иди в Высокое, либо увольняйся, враз и навсегда.
Вышел Фомич от Мотякова как во хмелю, аж в сторону шибало. Зашел в ларек.
- Валя, дай-ка мне поллитру перцовочки.
- Ты чего нос повесил, дядя Федя?
- Небось повесишь... - Фомич только рукой махнул. - Вся жизнь моя к закату пошла...
Возле ларька встретил его небритый матрос в брезентовой куртке.