Тогда я обозвал себя дешевкой и ринулся сквозь множество мерзко клацающих дверей к своему месту.
Дама напротив съела курицу и рассказывает, какой у нее умный и удачливый сын. Дама не просто рассказывает, но сканирует окружающих и сообразует свой рассказ с их реакцией. Она хочет, чтобы всем было интересно.
По проходу бродят пограничники. Я лежу на верхней полке, положив голову на дипломат, и законопослушно внимаю. Мне интересно. Окружающие актерствующую даму терпеливо ждут очереди. Они ловят паузу и продолжают о чем-то своем. Они тоже следят за реакцией, набирают очки и хотят быть занимательными.
Простодушных сейчас нет. Эра водолея на дворе. Говорят в эту эру выживут только такие, с тройным дном. При глубоких вдохах колет сердце. Я выживу. Врачиха, что делала кардиограмму, сказала: «С таким сердцем живут сплошь и рядом». Живут!
Поезд идет по Украине. Пронесло, только взмок. Боже, та врачиха спрашивала, не часто ли я потею!
Ночью свет в плацкарте оранжевый. Я лежу внутри апельсина, который воняет чужими носками. Мне больно. Больно дышать, больно шевелить левой рукой. Воришка на два такта замер у соседней полки. Затылком спросил у меня разрешения и исчез, унося чью-то куртку.
Он тоже из эры водолея. И тоже никому-не-нужен. Его талант – осязать среду и точно отвечать на мельчайшие ее изменения. Мой талант – говорить и писать слова. Я не вспугнул его, чтобы не вспугнуть притихшую слева боль.
Дело не в таланте. Просто это игра. Водолейская игра – втянуть все вокруг в текст, а самому выскользнуть вправо и вверх. А оттуда, сверху, втянуть все, что видно в новый текст, и опять – вправо и вверх. А оттуда, сверху, снова…
Оранжевый загустел. Предсонный бред нес меня вправо и вверх… Вправо и вверх… Вправо и вверх…
Офицер таможни сидел рядом на полке. Мы набивали гильзы планом и болтали ногами. Возник пограничник и потребовал паспорта. Я угостил и его. Поезд продирался сквозь заросли старых носков. Разноцветные носки шелестели и постукивали. Но мне было все равно. У меня был насморк.
Один состав ушел от меня и разбился в пути. Другой, скорый, не дождался меня на перроне и упал с моста реку. Третий подобрал меня, и нам было хорошо.
Курица в синей рубашке попросила мое белье. Я отдал, но она не унялась и я проснулся. Совсем-совсем ничего не болело. Поезд шел по России. Я проспал границу. Ясный, белый свет за окном. Симпатичная курица-проводница.
Я не расцеловал ее только потому, что еще не почистил зубы.
Хотелось прыгать в проходе и выкрикивать глупости. Хотелось раздать ближним миллиарды и всю жизнь любить одну женщину. Хотелось…
К несчастью хотелось уже не мне. Я снова ускользнул и внимательно наблюдал весь этот шум. Наблюдал и корректировал. Теперь можно было некоторое время безнаказанно испытывать восторг.
Кондуктор Лю
Ободок Луны — изумрудное веко, а сама она мраморной грушей скользит в одинокой глазнице. Человек — существо способное видеть лишь профиль вещей, потому его небо черно и, увы, одноглазо.
Горький кефир освежал тонкие внутренности, а полый пакет завораживал определенностью и какой-то последней правдой. Христофор воспарял оборачиваясь идеей, матричной монадой всех Христофоров, но видел по-прежнему лишь призрачный профиль себя.
Христофор тормозил. Еще младенцем он был излишне задумчив и родитель думали — дурень. А он просто страдал от запоров. Для еще не окрепшей натуры, запор — экзистенция, приключение духа.
Таким был Христофор — человек основавший империю Лю. Империя — громкое слово, но если вдуматься, слово «кефир» не слабее.
Пустые четырехгранные пакеты он укладывал раскрытыми жерлами от стены. В каждый влагал крошечную красную лампочку. Когда стену комнаты окончательно скрыли светящиеся соты, лампочки начали перегорать. Однажды Христофор посмотрел и увидел, что горящие, еще живые кефирины, сложились в две грациозные буквы.
Когда пришли с обыском, он медитировал на кокарду, в зале суда, на огромный герб, потому устроили экспертизу и стали лечить. Но и в больнице, кто-то раздобыл Христофору красный химический карандаш и люди продолжали исчезать.
Случалось это так. Страждущий приносил Христофору чего-нибудь вкусненького, Христофор улыбался, слюнил карандаш и чертил на бледном лбу соискателя две заветные буквы «ЛЮ». И все.