Никто не возвращался из ЛЮ, потому все туда стремились. Кроме, разве что, конченых ответственностью за происходящее. Эти конченые рыли землю, но, по определению, рыла у них были тупые.
Про Лю слагали легенды, одну тревожнее другой и кончилось тем, что у Христофора отобрали карандаш и привезли ко мне. Я — последняя инстанция и потому сам являюсь, в некоторой степени, заключенным.
Чтобы предохраниться, господа содержатели изъяли из палаты все пишущее и могущее таковым послужить, забыв, однако, кровь в наших жилах. Я, по идее, должен был из спортивного интереса расколоть его, а они послушать, понаблюдать и понять.
Хотя чего здесь понимать? Мерцающие рубином буквы и всегда полная Луна в сосредоточенном Христофоре.
Он мне понравился сразу. Ел медленно, удивляясь каждому куску. Носки перед сном снял и долго рассматривал, но не понюхал и уронил на пол. А главное, кроме первого «здравствуйте» не произнес ни слова.
Ночью я выкрал его носки, распустил на нитки и скрутил хорошую веревочку. Повеситься не успел, потому, что задумался. Может Лю лучше? И понял, что попался. Кто-то крутой рискнул и выиграл. Эти самые носки и были камешком, что они в меня бросили.
Помню, что очень удивился изощренности подхода. Явно кто-то из ненормальных.
Остаток той, первой, ночи я провел вслушиваясь в медленное дыхание Христофора и уловив некоторые закономерности зафиксировал ритмический рисунок его сна для медитаций над возникшей проблемой. Веревочку я спрятал. Надежно.
Надо сказать, что рисунок этот у Христофора был неизменным. Я прожил рядом с ним полный лунный месяц и понял, что постигаю самое защищенное от каких-либо влияний существо. В нем было что-то жутко настоящее, сверхреальное, как если бы на белый лист с младенческими каракулями положили обрубок кровяной колбасы и поставили стакан с вином.
Вот тогда я достал веревочку и дождавшись паузы между выдохом и вдохом затянул ее на Христофоровой шее. Он открыл глаза и начал переживать собственное удушье терпеливо и отстраненно.
«ЛЮ» — сказал я ему - «ЛЮ» И тогда Христофор посмотрел на меня. Он попытался произнести «здравствуйте», естественно ничего не вышло и Христофор отвлекся. Он переключился на мою лысину, как буд-то она чего-то ему напоминала, и улыбался.
С тех пор мы стали друзьями, если могут дружить подводная лодка и тень от скумбрии. Он шел мимо на полном ходу, а я трепыхался рядом случайный и озабоченный, пока моя скумбрия дышит, пока она отбрасывает тень.
А потом и произошло то первое, воистину знаменательное событие. Однажды утром в палату вкатилась безобразно розовая шишка. С золотыми погонами, охраной, все как положено. Она заперлась с нами наедине. Протестующий персонал задавили сопровождающие.
Шишку несло гнилыми фонемами, а в глубине голубеньких глазок разбухал безудержный страх. Что-то оно там напроказило и теперь желало поскорее смыться в Лю, потому, что больше некуда.
На койке перед Христофором оно разложило карандаши, фломастеры, спрей, тюбик гуаши, блок шикарных сигарет, литровку водки, шоколад, какое-то ширево. Обещало улучшение режима, возможность защитить ученую степень, должность в правительстве, побег за границу, свободу, равенство, братство.
Христофор балдел от обилия впечатлений, но фокусироваться на предмете не спешил. И тогда я качнулся навстречу Шишкиным глазкам, поймал ее простенький страх и прокаркал: «Арбороум! Месрохум!»
Получилось жутко убедительно. Предмет превратился в совершенную морскую свинку. Я взял фломастер и начертал на парализованном лбу свой иероглиф «ЮЛ». И даже не удивился, когда оно взвизгнув провалилось за грань восприятия.
Но самое главное я понял только поглядев на Христофора. Он стоял прямо, так, как никогда не стоял. Он смотрел на меня новым, беспощадно осмысленным взглядом и плакал. Я таки достал его.
Я все-таки встал в ряд реально существующих вещей, но с тех пор все реально существующее смотрит на меня этим беспощадным взглядом. Именно так, как смотрите вы, господа судьи.
Но если существует кондуктор Лю, должен существовать и кондуктор Юл, чего бы это ему не стоило.
Локон
Вначале я утерял перфокарту с безоговорочными ценностями. То ли безалаберный оператор позабыл ввести ее вовремя, то ли вводное устройство, взбесившись на миг от загнутого уголка, исполосовало ветхий картон в мелкие клочья, то ли фотоэлементы глюкнули на долю секунды, пока она проносилась между ними.