Директор МТС сказал, что занятия в школе механиков начнутся через десять дней. Надо готовиться в дорогу.
— Возьми в бухгалтерии трудовую книжку, в колхозе рассчитайся по трудодням. Возьми пока половину, остальное — осенью. Можешь оставить доверенность на имя родных. Я слышал, ты… отца похоронил?
— Да. Месяц назад.
Директор помолчал. Олексан тоже сидел молча, опустив голову.
— Как же теперь, мать отпустит тебя?
Олексан испугался, что директор может передумать, взволновался, стал уверять:
— Нет-нет, меня никто не держит! Я поеду, обязательно поеду, товарищ директор!
— Ну что ж, тем лучше. Готовься, Кабышев.
Из МТС Олексан возвращался кружной дорогой: хотелось побыть одному, все обдумать. Вспомнил, что как раз этой дорогой он шел домой в тот день, когда они с отцом ездили в Акташ продавать картошку. В тот самый день они впервые поссорились с отцом, и он услышал от него тяжелые, обидные слова: "Сам еще не заработал!" Столько времени прошло с тех пор, многое изменилось в жизни Олексана. Не стало отца, а теперь вот и сам он уезжает отсюда.
Узкая тропинка выбежала из небольшого леска и стала спускаться, извиваясь, к реке. Олексан долго стоял на опушке, любуясь полями на той стороне Акашура. Хлеба стояли большими массивами, уходили к самому горизонту. Колыхаясь под легким ветром, они каждую секунду меняли цвет, перекатывались волнами, точь-в-точь как море, которое Олексан однажды видел в кино. Рожь уже начала желтеть, и Олексан чувствовал еле уловимый запах нагревшихся колосьев. Да, он вырос здесь, на этой земле, и с детства научился распознавать запах хлеба!
Вот он скоро уедет — и будет скучать по деревне, по этим полям, по Акашуру. Но ведь он через два года вернется сюда. Говорят, что родной дом тянет к себе, его найдешь с закрытыми глазами… "Мать уже старая, вернусь домой — будет отдыхать, хватит ей, наработалась. Как ей сказать, что уезжаю? Будет жаловаться: "Не успели отца похоронить, а ты уезжаешь? Одну меня оставляешь? Для чего же я тебя растила, раз теперь бросаешь дом?" Да, все это она скажет ему. Но он не может остаться. Нет, он твердо решил, что не останется. Пусть хоть развалится дом — он не останется.
Когда-то его родители жили в старой лачужке и мечтали о новом, хорошем доме. Выстроили себе дом, был он для них новый и хороший. Но для их сына он теперь такой же старый, какой была для родителей их лачужка.
Наступил последний день работы в бригаде. Доехав до конца загона, Олексан остановил трактор, заглушил мотор. Стало тихо и как-то грустно. По-домашнему, как в самоваре, шипела вода в радиаторе, трактор слегка вздрагивал, отдыхая, словно сильно уставший человек. "Ну вот, старина, расстаемся, — Олексан положил руку на крыло. — Пожалуй, и не увидимся больше: до моего приезда ты совсем состаришься, сдадут на слом. На смену вон какие молодцы-дизеля прибывают".
В сторонке, на пожелтевшей от пролитого керосина травке, сидел Очей и лениво жевал сухую корку: будто дремал с куском во рту. Узнав, что Олексан уезжает, он даже приободрился, в глазах появился хищноватый блеск: теперь он остается на тракторе один, полным хозяином; как говорится, лошадь своя, хотим — едем, а хотим — продадим… Будет работать день и ночь, стоять трактору не даст. Вот тогда-то посмотрим, сколько трудодней он отхватит! Подсчитывал заранее: на вспашке зяби заработает столько-то, на озимом севе — еще столько… Цифра получилась внушительная, и за ней Очею уже мерещились: во-первых, свой домик, свой огород, своя корова и, наконец, своя жена. А потом завести свою семью, трех — не больше! — детей — это был уже предел мечтаний Очея. Так он мечтал. Но ему не везло, в этом Очей был уверен. Бригадир Ушаков сразу разбил все его планы: вместо Олексана, сказал он, будет работать один из прицепщиков. "Да разве сможет он…" — заикнулся было Очей, но Ушаков успокоил его: "Целое лето проработал, сможет. А если будут затруднения, объяснишь, растолкуешь. Ты же теперь старший тракторист!" Получается, что не будет никаких трудодней, да еще придется обучать кого-то.
Поэтому такое плохое — хуже, чем всегда, — было настроение у Очея, и хлеб ему казался горьким, как лебеда.
— Очей, смотри, береги трактор, — обратился к нему Олексан. — А то тебе все равно — лишь бы вперед шел.
Очей пожевал корку, с трудом проглотил ее.
— Ладно.
Олексан ушел, а Очей даже не посмотрел ему вслед: он был окончательно разочарован в жизни.
Придя домой, Олексан еще с порога спросил: