— Вот что… Почему площадь оставили незасеянной — нас это дело не касается. Был бы тут посев, мы бы его убрали, верно? Значит, гектары эти мы можем… законно себе засчитать! Вам тоже лишние гектарчика не помешают. Согласны?
Блудливо отводя глаза, Мишка хихикнул. Я не знаю, как быть, жду, что ответит тракторист, он тут поглавнее меня. А Генка скорчил рожу и расхохотался:
— Ха-ха, Мишка, долго же ты думал! Ну, шилом масла хватанул!
Мишка зло глянул на Генку, выдавил сквозь зубы:
— Да заткнись ты, клоун!
Генка перестал смеяться, вздохнул и очень серьезно ответил:
— А ведь и всамделе недурно: раз плюнул — и пять гектаров твои. Хоп — и там! Здорово!.. Только не нужны мне эти гектары, Мишка. На черта они сдались? Жадничаешь ты, вот что! Не по зубам куски выбираешь! Что у тебя, брюхо толще, чем у других?
Мишка что-то промычал и, неожиданно боднув головой, кинулся на Киселева, вцепился ему в грудь. Скаля зубы, он размахнулся, чтобы ударить, но тут Генка рванулся что было сил, вырвался. Рубашка его разорвалась от ворота до самого низа, в руке у комбайнера остался серый лоскут. Генка побледнел, крикнул, задыхаясь:
— Ах ты, гад!.. Алешка, чего смотришь!
Я кинулся к Мишке, ухватил его за руку. Он вывернулся, лязгнул зубами.
— Не ввязывайся, дурак! А ну, хромай отсюда, недоделанный инженер!
Матерно ругаясь, Мишка размахнулся, локтем ударил меня по зубам. Во рту сразу стало солоновато, я выплюнул на жнивье сгусток крови со слюной. Генка бегом кинулся к трактору, выхватил из-под сиденья длинный торцовый ключ, с перекосившимся лицом бросился к Мишке:
— Убью!.. Уходи по-хорошему, слышь! Уйди, гад, плохо будет!
Комбайнер побелел, попятился от Генки.
— Ты… Не дури, Киселев! Я ведь так, пошутил, думаю, что скажете. Брось железку, Генка!..
Генка отшвырнул ключ в кабину, не глядя на комбайнера, прошел мимо, кивнул мне:
— Пошли, Алешка!
Мы зашагали домой, по дороге Генка долго ругался.
— Сволочь, рубаху разодрал… Ладно, я ему этот случай припомню! Ух, жадюга!.. Кусок изо рта торчит, а ему бы все хапать да хапать… А ты молодец, Лешка! Меня одного он мог изувечить. Сильный, как бык, ишь рожу наел!..
Киселева я и раньше уважал за честность и неунывающий характер. После этого случая он еще больше вырос в моих глазах. Мы с ним однолетки, но мне кажется, что Генка много старше меня.
— Ну что ты, Генка… Симонова я тоже не люблю.
Пошарив в карманах, Генка вытащил носовой платок с пятнами масла, сунул мне:
— На, утрись, все лицо у тебя в пыли и крови. Людей напугаешь!.. А то давай, пройдемся на речку, а? Искупаемся, сплавим грехи по течению!
Не доходя до речки, он принялся на ходу скидывать с себя одежду, отыскав пятачок свежей, зеленой травки, кинул под ноги. Оставшись в одних трусах, пошлепал ладонями по груди и, точно ступая по битому стеклу, на цыпочках пошел к высокому яру.
— Эх, была не была, двум смертям не бывать, а одной не миновать! Ух!..
Блеснув на солнце смуглым, крепко сбитым телом, он кинулся с яра вниз головой. От брызг над речкой встала маленькая радуга. На середине, реки всплыла Генкина голова, откидывая налипшие на глаза волосы, он крикнул: "Давай, Лешка, следуй примеру!"
Первое сентября.
В течение десяти лет в этот день я шел в школу, повзрослевший за лето на один класс. Сегодня чураевские мальчишки и девчонки тоже пойдут в школу, будут шумно спорить за места, рассядутся за новенькие, свежевыкрашенные нарты. А я — нет. За десять лет я изучил в школе все пауки, какие полагалось изучить по программе, за что мне и выдали аттестат зрелости. Это, по-видимому, надо понимать так, что я, Курбатов Алексей, стал вполне зрелым, взрослым, учителей мне больше не требуется и что теперь я должен уметь жить самостоятельно. Дорог впереди много — иди по любой!
Да… первое сентября…
В аудитории институтов, университетов, техникумов с утра придут студенты, они тоже займут места за пахнущими свежей краской столиками. Меня среди них не будет. Что ж такого, если один из многих тысяч парней не попал в число счастливчиков? Никто этого даже не заметит.
Сегодня утром непривычно рано под наши окна явился бригадир Вася. Постучав, он позвал меня:
— Курбатов, спишь? Долго, долго нежишься, рабочий класс! Пойдешь со скирдовальщиками снопы подавать, ясно?
Давно скрылась зеленая фуражка бригадира, но я продолжал лежать и с обидой думал: почему я должен слушаться этого рыжего парня и плестись куда-то в поле? Ведь в конце концов уговор с председателем был только насчет комбайновой уборки!