По английскому у Динки были четверки — до пятерок не дотягивала. Ей было неинтересно учиться по учебникам, вникать в правила, поэтому, как говорил англичанин, в ее знаниях было много пробелов. Зато она хорошо усваивала на слух. И запоминала. А еще могла говорить прямо как американка — не отличишь. Учитель всегда восхищенно ахал: «Такое произношение может быть только от природы!». За произношение он прощал Динке даже «пробелы в знаниях». Когда нужно было перевести задание из учебника, она спотыкалась на каждом втором слове, но легко переводила песни, которые слышала по радио. Вот и сейчас перевела без усилий:
Динка забралась на подоконник и прислонилась к стенке оконного проема. В открытую форточку подул ветер. Девочка зажмурилась от удовольствия. Какое–то время она так и сидела, блаженствуя: в уши льется классная музыка, а макушку нежно теребит прохладными пальцами сквозняк.
В животе у Динки внезапно заурчало. Ну ясное дело, ее желудок возмущается. Утром на скорую руку позавтракала бутербродом с колбасой, а с собой взяла только пачку галетного печенья, которое съела задолго до обеда. Но Динка прекрасно знала, что сразу после ванной Таисия пойдет на кухню, а попадаться ей на глаза не хотелось. Придется ждать. Терпи, желудок.
Только час спустя за стеной, в комнате Таисии, на несколько голосов заговорил телевизор. Наверное, включила одно из своих любимых ток–шоу — она их каждый вечер смотрела, не пропускала никогда. Зато теперь, наконец, можно выйти из комнаты — Динка умирала от голода. Но сначала — в ванную. Тело от грязи чужих миров уже чесалось.
Динка тихо, чтобы мачеха не услышала, прошла по коридору до ванной и закрылась изнутри на щеколду. И почему ей приходиться красться, как будто она воришка? Эту квартиру папе и Динке дали на двоих — как пострадавшим от Апокалипсиса. Но хозяйкой здесь чувствует себя Таисия, а она, Динка, ходит на цыпочках.
Девочка открыла кран с теплой водой. Душ сломался, а Таисия никак не купит новый. Придется лезть в ванну.
— Я камень, — с тяжелым вздохом тихо произнесла Динка. — Я падаю вниз.
Девочка собрала волосы, скрутила туго и заколола на затылке заколкой–крабиком. Заткнула водосток пробкой и перевела еще одну строчку из песни, которая даже вдали от радио продолжала звучать у нее в голове:
— Я не чувствую боли.
Стянула с себя майку и шорты. Жуть, грязища какая. И Руи позволил ей в такой одежде сесть в его машину? Бедное сиденье. Бросила одежду в корзину для стирки, и перевела следующую строку:
— Я превращаюсь в камень прямо сейчас.
Забралась в ванну.
— Прямо сейчас.
Села в теплую воду.
— Прямо сейчас.
Обняв колени, вздохнула.
— Классная все–таки песня, — безжизненным голосом сказала девочка своему отражению в воде и добавила: — Хочу превратиться в камень. Прямо сейчас.
Было невыносимо ощущать себя такой беспомощной. Единственный родной человек того и гляди навсегда исчезнет из ее жизни. Уже два года в коме. В любой момент его долгий сон может закончиться. Вот только пробуждения не будет. Что, если свой последний вздох он делает в эту самую минуту? А она даже не знает. И ничего не может сделать. Ничегошеньки. И правда — лучше быть камнем и ничего не чувствовать. Совсем–совсем ничего не чувствовать.
В Зоне Апокалипсиса частым явлением была хараминская кома. Человек внезапно впадал в глубокий сон — и начинал слабеть. Чах на глазах. Продлиться это состояние могло месяц, а могло и несколько лет, но рано или поздно наступала смерть мозга. Никаких причин для комы не было. Ни серьезных заболеваний, ни травм. Объяснить происходящее медицина не могла.
Объяснений не было, но в народе бытовало мнение, что души коматозников уходят в Старый Город. Возвращаются домой. Ведь эта кома не случайно называлась хараминской — в таинственный глубокий сон впадали только те, кто находился в Старом Городе в День Апокалипсиса.
Динка читала, что по статистике в Хараминске проживало триста восемьдесят тысяч жителей. В «день цветных воронок» погибло или пропало без вести пятьдесят тысяч. Около двух сотен вернулось в течение года, но все вернувшиеся были мутантами, а среди коматозников не было ни одного мутанта. По самым приблизительным подсчетам получалось, что бывших жителей Хараминска — не измененных чужими мирами — было никак не меньше трехсот тысяч.