Это был я.
Я слегка пошевелил рукой, чтобы посмотреть, пошевелит ли он своей, как зеркальное отражение, но он этого не сделал. Он мерцал и с каждым мерцанием становился то больше, то меньше, либо и то, и другое вместе. Не было никакой системы отсчёта; не было никакого способа оценить его размер. Было почему-то очень понятно, что он или оно не был в комнате с нами; не занимал то место. От этого у меня волосы на затылке встали дыбом, и, судя по ощутимой тишине в комнате, у всех остальных тоже.
Мы видели привидение.
Наконец заговорила Хварлген.
— Кто ты такой?
Ответа не последовало.
Я снова попытался пошевелить рукой, но Тень (ибо я уже так обозначил для себя изображение) не реагировал ни на одно из моих движений. Каким-то образом от этого стало лучше; будто я смотрел фильм о себе, а не о своём отражении. Но это был старый фильм; я выглядел моложе. А когда я посмотрел немного в сторону, изображение исчезло.
— Кто ты? — снова спросила Хварлген; это было скорее утверждение, чем вопрос. «Он», «оно» — Тень — начал мелькать всё быстрее и быстрее, и я внезапно почувствовал тошноту в животе.
Я согнулся, меня чуть не вырвало; я прикрыл рот, а затем попытался прицелиться в миску у подножия стула. Но это не имело значения — ничего не вышло, хотя я видел, что Тень вернулась обратно в чашу.
Я встряхнул руками и осмотрел их; они были чистыми.
Привидение исчезло.
Сеанс был окончен. Хварлген пристально смотрела на меня. Я посмотрел на часы: было 9:54. Всё продолжалось шесть минут.
Блокнот и карандаш лежали на полу там, где я их уронил. Блокнот был пуст.
— Что ж, это было весьма познавательно, — сказал доктор Ким, делая большой вдох «Умиротворителя».
Хварлген отослала всех лунни, велела принести кофе, и мы обсудили сеанс за лёгким ланчем. Очень лёгким; я сидел на «диете астронавта» — лунных (созданных для употребления на Луне) чипсах с высоким содержанием белка и низким содержанием клетчатки. К тому же меня всё ещё немного подташнивало.
Мы все согласились, что изображение — это я, или приблизительное изображение меня.
— Но моложе, — заметил доктор Ким.
— Так что же он пытается сказать? — спросила Хварлген. Ни доктор Ким, ни я не ответили; строить догадки казалось бесполезным. Она включила свой регистратор. Вместо изображения на голографическом экране появилась сфера ярких статических помех. Она перемотала вперёд, но ничего не изменилось.
— Чёрт! Как я и подозревала, — сказала она. — Если мы вообще хотим получить какое-либо изображение, оно будет снято на плёнку. Но плёнка должна быть обработана химическим путём, а это значит, что её надо вернуть на Землю, прежде чем мы узнаем, есть ли на ней хоть что-то. В то же время…
— А пока, — сказал доктор Ким, — почему бы нам не попробовать ещё раз?
Хварлген села на свой телефон-кресло, и вскоре прибыли лунни с Тенью в чашке, кинокамерой и остальной съёмочной группой, которая, по-видимому, слышала об утреннем сеансе. Было 1:35 (по Гринвичу). Удивительно, но во второй раз это было так же унизительно для меня. Но наука есть наука — я снял штаны. На плече у лунни хрипела и жужжала кинокамера. В одной руке я держал блокнот и карандаш наготове. Хварлген откатилась к кровати доктора Кима. Я сел на холодный пластиковый стул и раздвинул ноги. И забыл о своём смущении, когда Тень вывернулась из своей чаши, поднялась — и исчезла…
И вот он снова здесь. Тень. Фигура снова изначально была маленькой, а потом, мерцая, становилась всё больше и больше, пока не стала размером с половину человека, стоящего в комнате с нами; хотя мы все каким-то образом знали, что это не так. Что фигура была далеко.
На этот раз он говорил, хотя не было слышно ни звука. Он замолчал, потом начал снова. На нём был синий комбинезон, какой я обычно носил на Службе, а не оранжевая туника. Я не мог разглядеть его ступни, как ни старался их разглядеть; мои глаза, будто отворачивались. Я ношу служебный браслет, но я не мог его разглядеть; руки Тени были размыты. Я хотел спросить его, кто он такой, но почувствовал, что это не моё дело. Ранее мы договорились, что никто, кроме Хварлген, не должен говорить.
— Кто ты? — спросила она.
Голос, когда он раздался, удивил нас всех:
— Не кто.
Все в комнате повернулись, чтобы посмотреть на меня, хотя это был не мой голос. Я бы и сам повернулся, если бы не был той точкой, на которую все смотрели.