Входят Беллмур и Шарпер.
Беллмур. И везуч же ты, мошенник! Вон твой благодетель. Тебе полагалось бы выразить ему признательность - ты ведь получил деньги.
Шарпер. Сэр Джозеф, ваш чек был принят и немедленно оплачен. Я вернулся, чтобы принести вам свою благодарность.
Сэр Джозеф. Она будет принята менее охотно, чем повод к ней, сэр.
Беллмур. Мне кажется, Том, что сэр Джозеф, несмотря на рыцарское звание, раскаивается в своем поступке. Он в эту минуту похож на Рыцаря Печального образа {30}.
Шарпер. Двойная щедрость с его стороны! Вы отвергаете мою благодарность, сэр? Сделайте одолжение. Но надеюсь, вы не обижены тем, что я ее принес?
Сэр Джозеф. Быть может, да, быть может, нет, быть может, и да и нет, сэр. Что из того? Полагаю, сэр, что я могу обижаться, не обижая вас?
Шарпер. Ну и ну ! Капитан, не объясните ли вы, в чем дело?
Блефф. Мистер Шарпер, дело тут нехитрое: сэр Джозеф разгадал ваш трюк и, будучи человеком чести, не желает, чтобы его обманывали.
Шарпер. Трюк, сэр?
Сэр Джозеф. Да, трюк, сэр, и, будучи человеком чести, я не желаю, чтобы меня обманывали, и потому, сэр...
Шарпер. Минутку, сэр Джозеф, всего два слова. Памятуя о недавно оказанной мне услуге, я бы не хотел, чтобы вы дали втянуть себя в историю, чрезмерно полагаясь на это подобие человека, на этого хвастуна, портящего воздух.
Сэр Джозеф. О боже! Капитан, подойди сюда и вступись за себя. Я дам ему отпор, если ты меня поддержишь.
Шарпер. В таком случае я опережу вас. (Бьет сэра Джозефа.) Вот тебе! Получай, дурак!
Сэр Джозеф. Капитан, и ты это стерпишь? Не проткнешь его насквозь?
Блефф. Тише! Сейчас это не очень удобно. Я найду другое время.
Шарпер. Что ты. там бормочешь о времени, мошенник? Ты был подстрекателем, так вот тебе памятка, чтобы ты не забывал: всему свое время. (Пинает его.)
Блефф. Сейчас ваше время, сэр. Воспользуйтесь им как можно лучше.
Шарпер. Всенепременно воспользуюсь: вот тебе еще. (Пинает его.)
Блефф. Вы очень любезны, сэр, но здесь слишком людное место, чтобы отблагодарить вас. И я лишь шепну вам на ухо, что еще вас увижу.
Шарпер. Ах, ты, неподражаемый трус! Ты не только увидишь меня, но и почувствуешь - вот так, например. (Пинает его.)
Беллмур. Ха-ха-ха! Но прошу тебя, уйдем. Пинать такого щенка просто неприлично, разве что тебе холодно, а другого способа согреться нет.
Беллмур и Шарпер уходят.
Блефф. Очень хорошо... Просто прекрасно... Впрочем, не имеет значения. Разве все это не великолепно, сэр Джозеф?
Сэр Джозеф. Скорее печально. По-моему, даже весьма печально. Я предпочел бы ходить всю жизнь голым, чем похваляться подобным великолепием.
Блефф. Смерть и ад! Выслушать такое оскорбление! Лучше умереть, чем снести его! (Обнажает палаш.)
Сэр Джозеф (в сторону). Боже, почему гнев его не пробудился раньше! (Громко.) Нет, милый капитан, не приходи в ярость: он ведь уже ушел. Вложи оружие в ножны, вложи, дорогая моя спина! Тебя просит об этом твой сэр Джозеф. Дай я расцелую тебя. Только спрячь оружие, спрячь!
Блефф. Клянусь небом, этого не спрячешь!
Сэр Джозеф. Чего, забияка?
Блефф. Оскорбления.
Сэр Джозеф. Довольно о нем - с этим покончено. Я говорю о палаше.
Блефф. Что ж, сэр Джозеф, если вы просите... (Вкладывает палаш в ножны.) Но разве вас, друг мой, не оскорбляли, не избивали, не пинали?
Сэр Джозеф, Да, как и тебя. Но неважно - все уже позади.
Блефф. Неправда, клянусь бессмертным громом орудий! Тому, кто осмеливается говорить мне в лицо такие слова, не дожить до следующего вздоха. (Напускает на себя грозный вид.)
Сэр Джозеф. Говорю тебе в лицо, капитан... Нет, нет, я говорю не тебе в лицо. Черт возьми, будь у тебя такая же грозная физиономия пятью минутами раньше, его песня была бы спета: он скорее отважился бы расцеловать тебя, чем ударить. Но человек не может помешать тому, что говорится или делается за его спиной. Идем же! Довольно думать о том, что прошло.
Блефф. Я созову военный совет - надо обсудить план мести.
Сцена четвертая.
Гостиная Сильвии.
Хартуэлл, Сильвия, певец и танцоры в причудливых нарядах.
Песня
С Тирзой Аморе лежал.
Он ее в объятьях жал
И твердил со вздохом томным,
Предаваясь ласкам скромным:
"Если вволю не упьюсь
Тем, чего отведал вкус,
С жизнью я сейчас прощусь".
За песней следует танец.
Сильвия. В самом деле, очень мило. Я готова смотреть на них хоть весь день.
Хартуэлл. Относится ли это и ко мне? На меня вы тоже готовы смотреть весь день?
Сильвия. Умей вы петь и танцевать, я с удовольствием смотрела бы и на вас.
Хартуэлл. Но ведь пел и танцевал-то я: и музыка, и пение, и танец вызваны к жизни мною. (Вытаскивает кошелек и потряхивает им.) Видите, Сильвия, здесь все - песни и танцы, поэзия и музыка. Слышите, как нежно гинеи звякают одна о другую, танцуя под собственный звон? На деньги покупается все, а деньги у тебя будут: я отдам и этот кошелек, и все свое достояние, лишь бы завоевать твою любовь! Ну, скажи, ты - моя? Отвечай, сирена! (В сторону.) Ох, зачем я смотрю на нее? Увы, не могу оторваться? (Громко.) Говори, милый ангел, дьявол, святая, ведьма! Не мучь меня ожиданием.
Сильвия. Не смотрите на меня так. Я краснею, я глаз не в силах поднять.
Хартуэлл (в сторону). Где ты, мужская гордость? Во что я превратился? В мои-то годы стать игрушкой в руках бабенки! Чтобы черт тебя побрал, бородатый младенец, которого она водит на помочах! О старческое слабоумие! Вот именно, слабоумие! Неужели благородное чувство похоти может достигать такой остроты? Пылкая кровь не остывает, и любовь, разливаясь по жилам и преисполняя меня ребяческой, нет, младенческой покорностью, властно зовет: "Прильни к моим полным молока сосцам!" (Громко.) Скажи, Сильвия, ты могла бы меня полюбить?
Сильвия. Я, право же, боюсь ответить, прежде чем поверю вам, а поверить боюсь еще больше.
Хартуэлл (в сторону). О черт! Как ее невинность терзает и пленяет меня! (Громко.) Дитя мое, ложь - сущность искусства любви, которым обычно так ловко владеют мужчины. Но я в нем такой новичок, что можешь поверить: я не искушен в ее коварных таинствах. Клянусь душой, я не смею лгать даже ради того, чтобы услужить другу или обзавестись любовницей.
Сильвия. Но все-таки лжете, говоря, что любите меня?
Хартуэлл. Нет, нет, дорогая простушка, прелестное мое дитя! Я говорю, что люблю тебя, и говорю правду, чистую правду, которую стыжусь открыть.
Сильвия. Но я слышала, что любовь нежна: она разглаживает нахмуренный лоб, просветляет гневное лицо, смягчает грубый нрав и делает человека добрым. У вас же такой вид, словно вы хотите кого-то припугнуть, и говорите вы так, будто полны не любовью, а злобой.
Хартуэлл. Я полон и той, и другою: любуюсь тобой и злюсь на себя. Да поразит меня чума за то, что я так сильно люблю тебя, но я уже не в силах остановиться! Мое чувство - зазубренная стрела: легко вонзается, но трудно вытаскивается.
Сильвия. Ах, будь я уверена в вашей любви... Но разве я могу быть уверена?
Хартуэлл. Рассмотри симптомы моего недуга и спроси всех тиранок твоего пола, не по этой ли разноцветной ливрее узнают они своих болванов-поклонников. Я грущу без тебя, выгляжу ослом при тебе, не сплю из-за тебя по ночам, грежу о тебе наяву, много вздыхаю, мало пью, ем того меньше, ищу уединения, стал слишком интересен сам для себя и, как мне дали понять, весьма утомителен для окружающих. Если это не любовь, значит это безумие, и тогда оно простительно. Да что там! Есть еще один, самый верный признак - я даю тебе деньги.