Искандер за всё время нашего разговора не проронил ни слова, за что я был ему благодарен.
— Пойду собираться, — известил я их. — Жить буду в старой квартире, раз уж она сохранилась.
Сохранилась, кстати, благодаря Марику. Когда меня признали умершим, он вступил в права наследства — на флажке срока. Это с виду простое действие мы продумывали, как шпионскую операцию, сводя к минимуму его личное присутствие. И я всегда был поблизости, невидимый, но грозный. Силовая подстраховка, если что.
— Моя новая квартира не нравится? Гордый?
— Наоборот, не гордый. Побуду живцом. Хочу понять, кто меня вытащил из деревни и зачем. Пусть проявятся. Вдобавок… Ты говоришь, за хатой кто-то приглядывал? Сюрпрайз обещал?
— Он живёт в доме напротив, через двор, — сказал Марик. — Квартира двадцать девять. Зайди в гости, удивишься.
На этом утро закончилось. Я позвонил Рудакову (разбудил, чему мысленно позлорадствовал), договорился о встрече.
Но сначала — Лена и младший…
Не назвал я Марику главную причину того, почему не стану жить с ним вместе, почему собираюсь быть как можно дальше от него. Птица, симулируя ранение, уводит охотников от своих детёнышей. Так и я… Начну действовать — попаду под огромную, размером с московское небо, лупу. Не знаю пока, кто в эту лупу на меня смотрит, однако нельзя допустить, чтобы рядом со мной стоял единственный сын.
Их было двое, мальчиков моих… Максим, в отличие от Марселя, рос тихим и домашним, не ввязывался в конфликты, не лез на рожон в бесконечных детских разборках, в которые вечно попадал Марсель. Вот что значит магия имени, шутила Ленка. Шутила-то она шутила, но была, возможно, права…
Я уже не помню, кого из них двоих любил больше, сейчас это не актуально. Экстраверт Марсель был больше похож на маму — авантюризмом и вечной жаждой побед. Максим, наверное, на меня — осмотрительностью, привычкой заранее продумывать любой шаг. Младший был классическим интраветом, как и я: всё в себе, ничего на поверхность. Слава богу, оба были умны и способны к учёбе, хотя бы по этому признаку нам с Ленкой не приходилось их делить. И вообще, настоящих проблем в семье не было, кроме моей работы, естественно.
Про то, что кто-то в семье умрёт, когда буду в командировке, — страшные слова. Ленка и вправду однажды мне такое сказанула сгоряча. С тех пор эта рана болит, не заживает и гноится. Причём болеть начала сразу, как мне её нанесли, — ещё когда все были живы. Эх, Ленка, если б знать, что не проходят такие слова без последствий…
Кузьминское кладбище, к которому я подъехал на своей «шестёрке», по московским меркам располагалась от старой квартиры (на Цветном) сравнительно недалеко. И «пробок» таких утром ещё не было, машины только выгребали на асфальтовые реки. Ещё вчера, едучи к Марику, я увидел, что Москва за семнадцать лет сильно изменилась. Но лишь сегодня утром, при солнечном свете, осознал, насколько велики эти изменения.
Осыпавшиеся, жалкие, трухлявые дома в центре превратились в Архитектуру, в яркие конфетки с чётким рисунком, в картинки из буклета. Пропали машины, припаркованные как попало. Разрытые и брошенные дороги — где вы, ау? Испарились казино, попадавшиеся на каждом шагу, работавшее даже по утрам, и прихватили с собой бессчётные одёжные рынки с китайским хламом, которые казались неистребимыми. А ещё — при мне вдоль Филёвской линии торчало несколько огромных уродливых конструкций; это то, что сейчас называется СИТИ. А ещё — совсем не видно бомжей, собирающих что-то в пакеты, а ведь раньше их чуть ли не столько же было, сколько прохожих… И убил, наповал убил раскрашенный в разные цвета асфальт! На пешеходных переходах, на площадях, на стоянках, перекрёстках… Европа, товарищи.
Как в другую страну попал. Или нет, на машине времени — в будущее.
Ничего не изменилось на кладбище. Даже не знаю, хорошо это или плохо. Карта от Марика оказалась, разумеется, не нужна, я отлично помнил, где наш участок. Подошёл — и застыл…
Что это?
Как такое возможно?
Впрочем, «что и как» — идиотские вопросы, не оперу ими задаваться. Некие двуногие мрази наведались и сделали. Вопрос другой: КТО?
Даже мертвых не оставляют в покое, суки…
Я достал секретный мобильник, собираясь звонить Марику. Секретный — это тот, в котором только два номера: самого Марика и его верного Искандера. Выдали мне и публичный телефон, для связи с остальным миром… Трубка завибрировала у меня в руке: сын опередил на секунду — как почувствовал.