В одиночестве и запустении текли дни с их тоской и скукой. Прошлое измерялось длиной бороды. Я чувствовал, как она растет, как дает себе волю ее роговая, словно у эпидермы или ногтей, природа. Утешало одно: своя выразительность есть не только у людей и зверей, но и у растений. Я вспомнил виденный однажды тополь живую струну между землей и небом. Многолистый, стройный, с прижатыми к стволу ветвями, он был чудесен, как праздничная мачта корабля. Листва отвечала порывистой ласке ветра мгновенным переливом, вздохом, шепотом, почти пением, будто скрипичному смычку, летающему по отзывчивым струнам. ...Вдруг я расслышал приближение человека то ли это шагал путник, то ли, одолевая долгий путь, работало что-то вроде поршня в ногах или паровой машины в груди. Он застыл на месте, словно затормозив перед моим бородатым лицом. От неожиданности прохожий перепугался и кинулся наутек, но любопытство победило, он вернулся и, вероятно, заподозрив неладное, решил выкопать меня навахой. Я не знал, как его дозваться: легких у меня не было, и голос теперь мало чем отличался от молчания. Почти про себя, я шептал: "Перестань, прекрати. Человека из-под земли ты уже не спасешь, а растение погубишь. Если ты не из полиции и просто хочешь помочь, не мешай этой жизни, в ней есть своя радость, незлобивость, свое утешение".
По своей привычке говорить на открытом воздухе в полный голос, человек меня, понятно, не расслышал и продолжал копать. Тогда я плюнул ему в лицо. Он обиделся и тыльной стороной руки шлепнул меня по щеке. Судя по деревенской простоте в мгновенным реакциям, к дознанию и анализу он был мало расположен. Но мне как будто кровь бросилась в голову, глаза у меня так и засверкали от гнева, словно у записного дуэлянта, и за гробом не расстающегося с верной спутницей безотказной шпагой.
Смятение и услужливость у него на лице убеждали, что пришелец не из смельчаков и задир. Казалось, он только и ждет возможности убраться отсюда, не углубляясь в загадку. Что незнакомец и сделал, пока я, сворачивая шею, долгим взглядом провожал его уход... Но что-то в произошедшем произошедшем со мной! заставило меня вздрогнуть.
Как всякий разозлившийся, я побагровел. Но каждый знает, что без зеркала на лице разглядишь разве что крыло носа, округлость щеки и верхнюю губу, да и то наискось, одним глазом. И вот, прикрыв теперь левый глаз, словно целящийся дуэлянт, я мог различить, как на слишком близкой и потому размытой правой щеке, которую раньше днем и ночью сводила боль, расплывается что-то красновато-зеленое... Растительный сок или человеческая кровь? Допустим, кровь. Но тогда, стало быть, в периферических клетках отсвечивает хлорофилл, иначе откуда это ощущение зеленого? Не знаю, не знаю... По-моему, во мне с каждым днем все меньше от человека. ...Мало-помалу я превращусь в одинокую опунцию у старого кладбища. Окрестные мальчишки от нечего делать будут пробовать на мне свои перочинные ножи. А я стану мясистыми, кожаными лапами вошлепывать их по вспотевшим спинам и с удовольствием вдыхать запах человека. Только вот чем вдыхать, если во мне, и день ото дня все быстрее, притупляются любые чувства?
Но как переменчивому и резкому скрипу дверных петель никогда не стать музыкой, так моя суматошность животного, мои стоны в миг зачатия, увы, не перейдут в молчаливое и безмятежное бытие растений, в их полный достоинства покой. Единственное, что я в силах осознать и о чем сами они ведать не ведают, это их единство с миром.
Что мы можем поставить рядом с их невозмутимостью и простодушием, с их затаенным пылом? Разве что предвосхищение красоты, которое рождает в человеке зрелище этой цельности.
...Ненасытные, непостоянные, непоседливые, мы ходим, передвигаемся, мечемся, спешим, в большинстве случаев так и не покидая своей филигранной, незримой клетки. Узник, замкнутый в четырех наизусть затверженных, на ощупь изученных стенах, при всей разнице положения не намного отличается от того, кто день за днем бредет по одним и тем же дорогам с грузом одних и тех же забот. Вся человеческая толкотня не стоит обоюдного, пусть и не скрепленного печатью, поцелуя листвы с лучом. ...Но это отговорки. С каждым часом во мне все больше умирает человек, и смерть наряжает меня в зелень шипов и покровов. ... И вот теперь поглотившая меня опунция у пыльного кладбища, у безымянных развалин, под корень срублена топором. Прах уравнивает все! Бездушный? Как знать... Если бы желание еще раз проснулось в закваске, готовой опять смешаться с материей, с этими "моими" останками, до дна опустошенными теперь разочарованием и крахом!