Из морга? — спросил врач.
А разве кто-то умер?
Гость положил ладонь на лоб мужа. Тот открыл глаза, врач бросился щупать пульс.
Следователь: «Врач ошибочно констатировал смерть?»
Матвей Абрамович Левин, врач:
Мне стало дурно: признаки смерти были налицо, тело уже начало холодеть. Мой опыт в таких случаях исчисляется сотнями — я уверенно констатировал смерть. А потом наблюдал воскресение! Всё, чему учит медицина, опровергалось на глазах.
Человек, принятый за санитара из морга, тронул меня за плечо:
«Врач лечит тело, но исцеляет душа».
Он вышел, а я метнулся за ним.
Следователь: «Возможно, вы наблюдали
клиническую смерть?»
Семён Рыбаков, таксист:
Новоиерусалимск — это две улицы с магазинами на перекрёстке. Остановились у супермаркета, он поднялся по ступенькам. Был полдень, на тротуарах блестел снег, и прохожие обтекали нас, как ручейки. Вдруг он простёр к ним руки:
Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.
Никто не задержался.
Блаженны плачущие, ибо утешатся.
Женщины ускорили шаг, мужчины скользили
взглядом.
Блаженны кроткие, ибо наследуют землю.
«Сумасшедший!» — мелькнуло у меня.
Мимо него сновали покупатели.
Иди в церковь, — на ходу бросил один.
Весь мир — церковь, — ответил он.
Не обезьянничай! — остановился в дверях другой. — Ты не Сын Божий.
Сыны человеческие — все дети Божьи.
Двери хлопали, а он, нелепо размахивая руками, обращался к прохожим, точно к манекенам.
Кончай юродствовать, — вышел с дубинкой молодой охранник.
Я метнулся к нему:
Оставь, видишь, человек не в себе.
Матвей Левин, врач:
Это отдавало фарсом. Мне сделалось неловко, будто при мне жгли икону. Новоиерусалимская Лавра от города в двух шагах, я перевидал много паломников, среди них было немало и откровенно сумасшедших, но никто не позволял подобного. Я ждал, что вот-вот полетят камни. Но мимо проходили с абсолютным равнодушием. Мы переглянулись с Фомой, которому, я видел, всё это было также неприятно.
Следователь: «Почему?»
Художник Фома Ребрянский:
Да потому, что форма довлеет над содержанием, и рушить стереотипы болезненно. Ну, представьте святых апостолов с «мобильными» вместо посоха, рассылающими эсэмэсками благую весть! Современникам как поклоняться? Икона должна быть тёмной, духовность представляется как постные лица, длинные бороды, акридии, все эти пустынники, молчальники. В своём времени нет пророка.
Однако я готов был кричать от радости и простить ему всё. Впрочем, и другие чувствовали исходящую от него магическую силу, так что в монастырь мы вернулись уже вдевятером. С нами ехал Захар Адамов, молодой охранник из супермаркета. Он только и спросил его: «Почему, Захар, ты терпишь, когда начальство, путая, зовёт тебя Адамом Захаровым?»
Семён Рыбаков, таксист:
Наш городок размером с носовой платок, а слухи, как ветер, так что Новоиерусалимская Лавра встретила нас в штыки.
У нас не место богохульникам!
Явившийся в скит эконом указывал на дверь.
А с чего, отец Марк, ты взял, что знаешь, кто славит Бога, а кто хулит? Не ты ли повторял сегодня утром, когда трудники сплетничали про настоятеля:
«Не судите, да не будете судимы»?
Эконом побледнел.
Тебе кажется, ты любишь Бога. А ближнего? Но если вера не делает добрее, зачем она?
Эконом хлопнул дверью.
Бог велик, — продолжал он, — благодарность Его унижает. Только деспоту нужно от сына ежедневное почитание, неужели наш Отец такой? Ведите себя так, чтобы Он гордился вами, и обретёте отцовскую любовь.
А отцовские гены? — возвысил голос Фома Ребрянский. — Почему Творцу не вдохнуть в нас частицу Своей бесконечной любви? Разве Его убудет?
Он стал печален, как древние азры.
Его любовь как огонь — от неё умирают. И Христос умер от бесконечной любви.
Следователь: «Не нужно богословия, пожалуйста, переходите к делу!»
Матвей Левин, врач:
Эконом между тем пожаловался, и нас вызвали к настоятелю. Глубокий старик, согнутый радикулитом, встретил нас в кресле, за спиной у него стоял рослый келейник.
Кто ты?
Он промолчал.
Что, язык проглотил? — тронул его келейник.
Он вздрогнул, будто очнулся.
Если я скажу, что видел мир в первозданной чистоте и вещи — до их названий?