Какой-то намек на нахмуренные брови был при внимательном рассмотрении заметен у командира "Ретвизана", но это не точно. Смотрел себе и смотрел куда-то вперед, думал о своем. Забот полон рот, корабль надо починять, в строй вводить. Радостно, только что хвостом не вилял, выглядывал Чернышев, снятый Степаном Осиповичем с корабля за угробленный винт "Севастополя". "Да, правильно, Евгений Иванович!" - вопил весь его вид. "Макаров плохой, значит я хороший. Верни кораблик, видишь как я тебя понимаю!". Вильгельм Карлович помнил, какое интересно было наблюдать ошивавшегося при штабе Николая Кузьмича. Страдание во взоре, чистый служака, которого незаслуженно вышвырнули в экипаж, но только отведет глаза - облегчение. Не идти под снаряды. А ведь тонко чувствует момент этот негодник. Теперь и на кораблик можно, жалование-то совсем другое, а в бой скорее всего не пойдем. Куда нам, эскадра теперь чуть ли не вдвое слабее японской.
Григорович как-то слишком уж вдруг заинтересовался потолком, там, безусловно, скрывался ответ на интересующие начальника порта вопросы, остальные офицеры просто немножко более заинтересовано уставились на Евгения Ивановича. Как оно теперь будет?
Это все какие-то секунды, тут были опытные интриганы, и всем хватило, особенно генерал-адъютанту Его Императорского Величества. Наместник продолжал, явно перестроив намеченную было фразу о чудесном спасении Великого Князя, видя, что одним господам офицерам это немножко побоку, а другие его сейчас начнут резать на полоски за Степана Осиповича. Что там дальше у него вырисовывается? Даже у князя Ухтомского, который до этого стоял чуть ли не по стойке смирно, слушая похвалу в свою честь, казалось, острые усы загнулись знаком вопроса. Вы куда это, Ваше Высокопревосходительство, клоните? Ах, простите. Это, оказывается, тронная речь произносится.
Мы, Алексеев Евгений Иванович, милостью божией (а вовсе не адюльтером Государя Александра Николаевича, ага) Наместник и все такое, принимаем в сей тяжелый час командование вами, несчастными, и дланью, значится своей, будем указывать вам путь к победе. Прошу отныне именовать меня Командующим Тихоокеанским Флотом, заблудшие дети мои. Ура. Павла Петровича мы похвалили, но рылом не вышел-с. Я отныне главный моряк (то, что меня буквально пендалем под зад согнал с места некий борзый выскочка из Кронштадта, этого, сделаем вид, вовсе и не было), а Вильгельма Карловича прошу любить и жаловать как начальника моего нового, теперь не просто морского штаба, а Морского ПОХОДНОГО Штаба. О существовании басни Крылова про бесконечно пересаживающихся зверей, у которых никак не получалось сыграть симфонию, попрошу даже не подозревать...
Вильгельм Карлович наверное, быстрее всех понял, куда идет дело, и уже знал куда смотреть. Не на Евгения Ивановича же. На своих, теперь уже совершенно точно, подчиненных. Которым он теперь будет отдавать БОЕВЫЕ приказы, а не всякую ерунду типа проверить наличие трех комплектов флаговых сигналов на каждом корабле и доложить о замене артиллерийских таблиц, таких-же как и прежние, но переписанных не вдоль листов, а поперек, потому что решено, что так удобнее.
Именно в момент, когда до них стало доходить, что там с ближайшими перспективами, и кто чаще всего станет отдавать им приказы, он и стал ловить выражение их глаз. Равнодушие. Презрение. Скука. Да, мелькнуло облегчение у... Григоровича. Тот тоже понял, наверное, как и все. Боевой работе конец. Подготовке - тоже. А стало быть никто не будет его гонять пинками, требуя ремонтировать поврежденные корабли. Аккуратный, въедливый и педантичный начальник штаба никого никуда не выпустит, ни в какое море. Там японцы, которые не читали рассуждений Евгения Ивановича и не желают воевать как им предписано. Вот прочитают когда - тогда и станем воевать.
Вот куда ты меня, б...ть ставишь? Я же у тебя, родной, еще на Балтике оскомину вызывал своей занудливостью. Я же срать идти отказывался по твоей команде, пока не согласуем даже какой рукой я дверь гальюна буду открывать. Всем своим видом показывал - отстань. Не интересны мне твои влажные мечты стать тихоокеанским Нельсоном, и овеять новой славой андреевские стяги. Я вон, вместе с Щенсновичем возился бы с подводными лодками, постепенно доводя эту идею до чего-то рабочего, это всяко полезнее Отечеству чем твои замашки.