За семь с половиной лет до этого разговора началась моя врачебная деятельность. В 1951 году из ста восьмидесяти четырёх клинических ординаторов на Украине я сподобился стать единственным евреем, клиническим ординатором Киевского ортопедического института. Этим завершились четыре месяца моей упорной и очень нелёгкой борьбы с советской властью. Первая клиника, в которой я работал, занимала весь третий этаж основного здания. На втором этаже, если зайти с чёрного хода, дверь с площадки вела в квартиру заведующего клиникой профессора Елецкого. Справа в комнатке общежития ютились четыре ординатора первого года. Я – в их числе. Напротив, тоже в общежитии, помещались только три клинических ординатора. Среди них, выражаясь деликатно, серенький малообразованный ординатор второго года Ваня Шумада. Все мы были фронтовиками. Может быть, именно это позволило ничем не примечательному студенту сразу после окончания института попасть в ординатуру. Думаю, что, в отличие от меня, автора двух научных работ, окончившего институт с отличием, ему для поступления в ординатуру не пришлось воевать с советской властью. Он ведь не был евреем.
Почти в течение целого года я охотно помогал Ивану осваивать основы ортопедии и травматологии, не переставая удивляться его серости. Но зимой, когда началась избирательная компания в какой-то Верховный Совет, не то Советского Союза, не то лишь Украины, я увидел, каким выдающимся талантом обладает Ваня Шумада. Его назначили старшим агитатором избирательного участка. Меня, рядового агитатора, как и всех моих несчастных коллег, он гонял по грязным трущобам Козловки. Но, конечно, не благодаря нашим усилиям его отчёты поражали высокое начальство. Каждый отчёт был шедевром социалистической липы. Могли ли эти шедевры остаться не замеченными в верхах? Не могли. И Ваня Шумада стал постепенно подниматься в гору, добравшись до своей вершины, заняв должность инструктора Центрального Комитета коммунистической партии Украины. Но, увы, не всем мастерам липы удаётся продолжать восхождение. Бывают длительные остановки, и даже, как в случае Вани Шумады, неожиданные сползания вниз. С партийного поприща Ивана Владимировича понизили до административной должности заместителя министра здравоохранения Украины. Ещё через несколько лет – до директора Киевского ортопедического института, снабдив его при этом степенью доктора медицинских наук, что само по себе невероятно, и званием профессора.
Конец нашей телефонной беседы услышал главный врач больницы, в которой я работал ортопедом-травматологом. Пётр Васильевич Яшунин был русским самородком, блестящим врачом, одним из лучших киевских хирургов. Он никогда не повышал голоса на подчинённых. Он отлично оборудовал больницу, прибегая только к тёплым личным взаимоотношениям со многими десятками людей – начальственных и просто умеющих доставать. Пётр Васильевич со всеми был в хороших отношениях. Это не помогло ему уцелеть в должности главного врача. В конце концов, его уволили, чтобы не подавал дурного примера другим руководителям. И ещё Пётр Васильевич был единственным начальником на протяжении всей моей работы в Советском Союзе, который любил меня. Остальные, в лучшем случае, только терпели. Он укоризненно помотал головой и пошёл по коридору в сторону операционной, а я зашёл в палату, в которой лежали мои больные.
Прошло не более десяти минут. В палату вошёл Пётр Васильевич.
– Иди к телефону. Ох, и доиграешься ты, Ион. – Вместе со мной он подошёл к сестринскому посту. Я не понял о чём идёт речь, пока не взял трубку.