Хорошо известно, что в обществах религиозных значение художественной литературы крайне незначительно, а возрастание интереса к ней знаменует собой падение религиозности. Так было и в нашем обществе. И этот феномен был глубоко понятен многим писателям. Об этом писал много правильного и сам Л. Толстой, когда вдохновенные порывы писательства сменялись взором внутрь себя. Такие же муки, как мы знаем, переживал и Гоголь, неоднократно отрекавшийся от написанного им. Я имею в виду следующее. Религиозная литература даёт нам образцы поведения (как, скажем, житийная) и говорит нам, какими мы должны весить на весах пользы, что весит больше и что меньше.
Весь утилитаризм насквозь оценочный, моралистичный и узко догматичный. Нигилисты и их идеологи, как Чернышевский, Зайцев и другие, не спорили — они обвиняли и травили. Но удивительное дело, этот «утилитаризм» ничего общего не имел с усидчивым общеполезным трудом, с реальными повседневными заботами. Даже артели, куда сходились мужчины и женщины, отчего рождались дети, неизвестно от какого отца, и то были не столько трудовыми коллективами, сколько демонстрацией «раскованной плоти» — новой религии со старыми корнями. Этот утилитаризм был лишь одной из вульгарных форм того же романтизма, где на первый план был выдвинут социально-административный идеал. Эта бесконечная оценочная работа утилитаризма в конечном счёте была проводима в «интересах человечества», но не всего, а только прогрессивного, которое останется жить, после истребления отсталой части населения. На первый план вскоре вышло не счастье человечества, а интересы Революции.
Циркуль, которым измерялись «интересы Революции», и кровавый серп знак того, что можно приступать к кровавой жатве, — и молоток — символ послушания начальству вошли по праву в символику нашей страны. Каждый шаг человека измерялся в этом обществе, организованном по плану «красоты», при необходимости этот нежный колосок срезался, и весь народ должен был послушно следовать удару молоточка и безропотно слушать повеления его владельца.
И спросим теперь, когда нам так хочется освободиться от смертоносного дыхания теократической идеологии, какова роль искусства в системе идеологии и особенно художественной литературы. Немногие из нас осознают, что психология большинства из нас есть прямая поддержка всему строю той каторжной тюрьмы, которой стала наша страна. Комплекс «большевистской совдепии» поразил все мироощущение народного сознания. Чтобы осознать степень своей поражённости разлагающим влиянием идеологии, нужно уже исповедовать другие ценности, уже реально стоять на другой земле и видеть воочию другое небо. Сколько бы мы ни обвиняли режим, сколько бы мы ни узнавали нового о преступных его деяниях, режим не сменится.
В нашей жизни искусства вообще, а искусство слова тем более, занимают столь громадное место, что даже ставить вопрос о месте художественной литературы в системе идеологии кажется несколько необычным. Между тем ясно, что это место существует, и оно очень видное. В то время, как церковь претерпевала в своём историческом и эмпирическом составе глубокие потрясения, когда вся религиозная литература сжигалась и даже Библии до недавнего времени не пропускались через таможню для ввоза в страну, когда вся историческая литература уничтожалась по специальному приказу из Кремля по всей территории страны, классическая русская литература стала предметом «заботы партии и правительства» и была введена для обязательного изучения в школах. Барельефы Пушкина и Толстого, Маяковского и Гоголя, Лермонтова и Некрасова до сих пор украшают фасады наших школ наряду с циркулями, угольниками и изображением открытой книги — Торы — и молоточком.