Пассивность. Вы говорите, что мы пассивны, стало быть, вы противопоставляете нам себя — среду сильную и деятельную. О силе вашей мы уже говорили и надеемся поговорить о ней подробнее, если вы будете к нам столь же милостивы, сколько к г. Кулишу, которому вы обещаете поместить самое откровенное изложение его мнений насчет любимой им малороссийской народности. Мы не замедлим препроводить к вам самую откровенную статейку и полагаем, что и другие наши журналы и газеты, ко вниманию которых мы взываем, делая наше предложение, не откажутся воспользоваться вашим благодушием. Но теперь речь о нашей пассивности. На этот упрек вы, г. Катков, имеете основания еще менее, чем на все другие, потому что, не исключая почтенного Виктора Ипатьевича Аскоченского, взыскующего земных благ небесными тропами, ни одна петербургская редакция не состоит ни под чьим сторонним влиянием, не чувствует никакого желания жить по-вашему разумом английской газеты и свободна в своих стремлениях до такой степени, что московская пресса, даже в лице “Московских ведомостей”, многократно упрекала ее в дерзостной непочтительности к авторитетам. В пылу праведного гнева вы, вероятно, это запамятовали. Хорошо ли, худо ли, но мы смотрим на людей и на вещи по своему крайнему разумению. Всегда и во всем мы держались и будем держаться поговорки, гласящей, что тому, кто слушает чужие речи, придется взвалить осла на плечи, и бережем своего царя в голове. Оттого мы и говорим о многих русских делах по-своему, по-русски, а не дудим шесть лет одну a-mol-ную ноту, хотя и знаем, что способность наигрывать ее доказывает постоянный вкус, но
а там, где имеются в виду интересы, не связанные с вопросом о фамилизме, нужно хорошо знать грань, где постоянство переходит в рутинизм. Мы эту грань знаем, а вы ее, кажется, не знаете, и вот вам, к случаю, подтверждение нашего мнения. Рассуждая в 49 № вашей “Современной летописи” об университетских преобразованиях, вы вотируете, чтобы новые законоположения приходили, не разрушая старых, и уверяете, что ненарушимость старого должна быть почему-то какою-то счастливою задачею законодателя. До такого заключения можно дойти, конечно, только вследствие полного непонимания явлений, ежедневно совершающихся вокруг нас, как в мире физическом, так и в сфере общественной жизни. И там, и здесь существует один неизменный закон: нет созидания без разрушения, точно так же, как нет разрушения без созидания. Как в том, так и в другом случае нет исчезновения, а совершается одно только видоизменение. Уничтожая известным процессом какое бы то ни было тело, вы даете жизнь другим телам; внося какое бы то ни было учреждение в общественную жизнь, вы можете привить его к обществу и дать ему в нем надлежащее место только в таком случае, если вы в то же самое время разрушите те учреждения, существования которых указали на необходимость внесения новых начал. Таким образом, разрушая что-нибудь, вы непременно созидаете, и наоборот — созидая, что-нибудь непременно разрушаете. Правильнее, постепенное разрушение и создание нового на место старого составляют элемент самой жизни общества. Присутствие жизни в человеческих обществах обусловливается только этими процессами. Одни закоснелые враги всякого прогресса и всякого движения боятся этих существенных признаков жизни. Для истинных друзей разумного поступательного движения слово разрушение не имеет никакого ужасающего значения. Обратитесь хоть к русским переводам ваших же авторитетов, возьмите Токвиля и не упорствуйте хоть против него, этого великого патриота, который в самые роковые минуты, стоя между двух огней, не уставал своим пророческим голосом утверждать, что единственный способ отвратить предвиденную им катастрофу состоит в отмене или в существенном изменении органических законов государства, но его не слушали и сочинили образец нелепости, оправдавший пророческие слова великого мыслителя. А советники, содействовавшие этой нелепости, были также умные и по-своему просвещенные люди; и потому-то не всякий советник нам близок и дорог. История рассказала нам, из каких людей выходят Гизо и Полиньяки. До сих пор, г. Катков, ни у нас, ни у вас дел не область какая-нибудь. Дела наши — наши слабые стороны; но поверьте все прошлое, приведите себе на память кое-какие не забытые еще свежие странички, вспомните, где мы стали не узнавать вас и когда вы почувствовали, что между вами и толпою нет никакой солидарности… Положите белую руку на гневное сердце и скажите: кто из нас, наша ли пассивная или ваша пухлая среда удобнее отливается в рудинскую форму? Повторяем вам, что о делах ни нам, ни вам толковать нечего, “толкач муку покажет”, ни мы, ни вы на это не полноправны и под Богом ходим. Но говорим, что мы по самым маленьким приметочкам, по шерсточке, по родимым пятнышкам узнаем Гизо и Полиньяков и преисполнены наиглубочайшего презрения к людям,