Но что делать? — таков закон судеб: все совершенствуется, и искусство делать зло и удивлять неблагодарностью подлежит сему же роковому закону. Правда, в вековечной книге сказано, что “ученик не будет больше учителя своего и посланный более того, кто его послал”, но это не касается законов прогресса, и на это некстати опираться тем, кто в свое свежее время выпевал, что
Судьбы совершают свое: юношество, которому внушалось шутя или не шутя, что “профессор Деллен годен лишь для богаделен”, возросло, укрепилось разумом и духом и… зачислило было профессора Деллена “по богадельням”, да так, как оно решило, не сталось. Этот уважаемый Европою полезный и достойный всякого почтения ученый приглашен другим университетом и воспитывает еще одно поколение, которое уже владеет “ошибками отцов и поздним их умом”. Профессор Деллен на закате дней своих, всеконечно, видит в этом новом поколении крепнущее сознание торжества вековечных идей, а те… “изрывавшие ямы ближним своим сами впали в оную” и тем запечатлели созерцающему все это потомству роковой завет, что новому, входящему в жизнь гражданину мира передает разгибаемая перед ним рукою матери старая пропись.
Одним словом, то, что происходило, а может быть, и поднесь происходит в Киевском университете, по нашему мнению, не должно и не может быть рассматриваемо как отдельное, одному Киевскому университету свойственное, явление. Дух, пролетевший столь недавно над умственною нивою Руси, в низменном полете своем черкнул своим крылом по кровле училища, считающего своим покровителем равноапостольного князя, и был то дух смятенный, дух бурный. Он возмутил сонные дотоле волны жизни, и в том возмущении легковесные плевелы, несяся по ветрам погоды, заносили здоровое зерно, которое прозябало, дабы дать плод свой. Что носилось над всею почти интеллигенциею страны, то не могло обминуть и Киевский университет, несмотря на то, что он стоял несколько далее других от коловорота, разносившего бурное веяние. Его стерегущие могли и должны были бы защитить его, но, может быть, это мало их озабочивало, а может быть, они бдели всуе. Судьбам было угодно дать простор роковому течению. Но “дух бурный” уже пал за горою, и позади его пути начинает уже все успокаиваться и приходить в порядок. Перед новыми преподавателями, из какой бы из них кто школы ни вышел, стоит новое молодое поколение, умственные требования которого трезвее, а нравственные принципы определеннее и строже, чем у поколения, которого шаткая молодость началась непосредственно за застоем, цепенившим жизнь, бывшую, по выражению Хомякова, чашею “всякой мерзости”.
Перед лицом нового поколения, во сретение которому жизнь русская идет в неведомой ей доселе правде и преподобии истины, должна сломать свои бодливые рога ничтожная гордыня мелкого себялюбия и уступить место высоким и святым заботам, бывшим задачею жизни Кудрявцева и Грановского, которых следующий по стопам их ученик их и ученик ученика их вечно благословит, а не осудит.