Окружное послание, когда было подписано и издано, в то время оно было прочтено на собрании, в коем были и Винокуров с единомысленником своим М. Они выслушали послание и одобрили оное, не найдя в нем ничего противного. Послание окружное было прочтено в черниговских слободах всем тамошним попам и вместе с тем добровольно сложившему с себя сан священника, по своему недостоинству, Григорью Добрянскому, и ему предложено было подписать снова. Это было предложение крайне ошибочное и даже неразумное, ибо, зная характер изуверства этого человека и искание его, во что бы то ни стало, снова сана священника, можно было ожидать, что он постоянно готов искать случая, как можно улизнуть из слободы в Москву и заварить здесь нечто, чтобы стать на виду. Он раскаявался, что объяснил свое недостоинство; он, как сказано, был рад уехать из слобод и стал разглашать, будто там в слободах при нем пригоняли народ к подписке окружного послания. Узнал об этом и Софроний, вечно и без возврата изверженный из сана епископа, — Степан Жиров. Этот недостойный господин, замененный Антонием, давно искал чего-либо взвести в вину на архиепископа. И вот он пишет против окружного послания свое замечание и находит в этом послании как раз счетом сто двадцать ересей, о которых и сообщил в Москву Винокурову и М. с приверженцами, что дескать окружное послание вредно и его подписать архиепископу Антонию было недостойно. Винокуров с М. при главном соучастии многоизвестного по своему еретическому учению Давыда Антипова начали ратовать против окружного послания и стали разглашать в народе, что подписавшие окружное послание непременно соединятся с единоверием, и стали увлекать простой народ этим, а сами главное имели что не против окружного послания, с коим были согласны, а желали лишь отметить чем-нибудь архиепискому Антонию и выгнать его из Москвы. И соединились тут все: и миряне, и попы, владыке Антонию недоброхотные, не исключая и самых неприятных людей, как бывший в виде епископа Софрония — Степан Жиров, и стали с тогдашнего времени рыть ров темен и глубок, чуть даже не до преисподния, а может, и до сего докопаются. И все это напрасно кому думается, что против самого окружного послания. Это можно сказать: только к окружному вся эта злоба пристроилась, а прямой ход ее есть в отмщение архиепископу Антонию, бывшему в оные годы виною их отчуждения от власти.
Вот сокровенная, но главная причина разделения нашей общины старообрядцев, отколь и позднейшие исходят все распри”.
После такого объяснения причин разрыва московского общества рогожских старообрядцев, объяснения, в котором нет ничего возбуждающего сомнение и не верить которому нет никакого основания, — может ли быть какая-нибудь надежда к соединению этого общества в прежнем согласии, как было не до оклеветания окружного послания Степаном Жировым и попом Добрянским, а как шло до распри из-за толстых сундуков, запертых для Винокурова и М. Антонием Шутовым? Отвечать на это в данную минуту уже весьма не трудно. В Москве опять и после нынешней истории может быть “блезир” и “иудино лобзание”, но и мира не будет. Положим, что как в среде московских раздорников, так и в среде тамошних окружников нет никакого желания стремиться к расторжению общества, что и весьма понятно, потому что, разделившись надвое, рогожская община значительно бы ослабела и потеряла бы много своего значения. Кроме того, у них есть общее неудоборазделимое общественное имущество, составляющее в известном смысле заветную святыню, которой, если бы дело пришло до раздела, ни одна партия другой уступить не пожелает. Наконец, есть невещественные связи: привычка любоваться и кичиться величием, многоличностию и богатством своей общины, и хотя многим нынче вместе тесно, но им же самим порознь станет скучно, и оба Антония тоже, конечно, заканючат о мире, да и “дедушка Кирилл” на своем красноречии заиграет: “треба прощатися”; но тем не менее все это ничему не поможет, и московское рогожское общество неминуемо должно распасться. Окончательный разрыв случится даже против желания общинников. Некоторые влиятельные люди из окружников надеются выйти из нынешнего затруднительного положения посредством избрания, вместо прежних двух попечителей, четырех, с тем, чтобы два попечителя были избраны со стороны окружников, а два со стороны раздорников. Это, по нашему мнению, новая неловкость. Этим, во-первых, окружники признают за раздорниками такое же право, каким желают пользоваться сами, и тем самым обвинят себя в том, что составили 8 мая приговор, не пригласив к нему раздорников, а, во-вторых, разве увеличение числа попечителей есть порука за тишину и мир? Если один и один не годятся, то почему же будут годиться два и два? Это будет только больше крику и больше интриг. Не будем входить в то, дозволено ли будет старообрядцам иметь четырех попечителей вместо двух, — может быть, они в этом и не встретят отказа. Для правительства это, кажется, дело безразличное; но если допустим, что это будет дозволено и что, вместо двух попечителей, сядет две пары попечителей, то в правлении снова явится опять то же самое равенство, какое было бы и при одной паре, а при равенстве голосов в управлении поставленные друг против друга два раздорника и два окружника много ли могут пообещать мира и согласия? При двух парах попечителей в обществе едва ли не настанет эпоха сугубых несогласий.