Их приспособления, сберегающие труд, умножают скучную, тяжелую работу; их афродизиаки делают их импотентами; развлечения надоедают им; быстрое производство пищи оставляет половину из них голодающими; а их изобретения для сбережения времени изгнали досуг из их страны. («Блуждания паломника»)
Что могло послужить причиной тому, чтобы человек, который был скорее удивляющимся ребенком, чем старомодным дряхлым ворчуном, разыгрывал пророка Амоса, выступающего против современного мира?
Одна причина, заставляющая его, по крайней мере, не бояться так поступать, — это его честность. Его интересует не то, что является новым, но только то, что истинно. В «Ошеломленных радостью» он вспоминает, как Оуэн Барфилд
сделал короткую работу о том, что я назвал моим «хронологическим снобизмом», — некритическое предположение о том, что все устаревшее является следовательно дискредитированным. Вы должны выяснить, почему оно устарело. Было ли оно когда-либо опровергнуто (и если да, то кем, где и насколько убедительно) [тень Великого Удара!] или оно просто отмерло, подобно моде? Если последнее, то это ничего не говорит ни о его истинности, ни о ложности. От наблюдения за этим кое-кто приходит к осознанию того, что наша собственная эпоха — также «период», и, конечно, у нее, как и у всех периодов, есть свои характерные иллюзии. Они, вероятнее всего, таятся в тех широко распространенных предположениях, которые настолько глубоко укоренились в эпохе, что никто не осмеливается нападать и никто не чувствует необходимости защищать их.
Если первая причина допускает расхождение Льюиса во взглядах с современностью, то вторая — собственный «хронологический снобизм» современности — даже требует его. Этот человек так досконально знаком с «данными величия», что его коллеги никогда не переставали удивляться вездесущему блеску узнавания в его глазах, когда бы и кто бы ни процитировал строчку из классической, средневековой или ренессансной литературы, — и вряд ли можно было бы рассчитывать на то, что он сохранит терпение при бесцеремонном отстранении прошлого, как одного огромного недостатка или даже как более низкой ступени эволюционной лестницы. Льюис видит современность из более удаленной перспективы, и ему не нравится то, что он видит: «мы боготворим как божественную историю, которую создали более отважные поколения, так и проститутку Фортуну и забываем, что человечество не проходит сквозь фазы, как поезд через станции… Какими бы мы ни были, такими мы и остаемся».
Третья и наиболее существенная причина льюисовской антисовременной полемики — его убежденное несогласие с основной космологической моделью самой современной мысли — предполагаемого «происхождения мира», рассматриваемая более по форме выражения, чем по содержанию — словно очки, сквозь которые, а не на которые мы смотрим. Такой аксиомой является универсальный эволюционизм, и Льюис предлагает ему почтительные, но окончательные похороны в эссе «Похороны Великого Мифа» и на протяжении всего своего творчества. Исследование его полемики — главное не только для того, чтобы понять Льюиса, но и для того, чтобы дать оценку современности.
Главный философский аргумент Льюиса против этого мифа — то, что он содержит самоопровержение:
Этот Миф просит меня верить, что разум — просто непредвиденный и непреднамеренный побочный продукт бессмысленного процесса на одной из стадий его бесконечного и бесцельного становления. Содержание этого Мифа таким образом выбивает у меня из-под ног единственную почву, на которой я бы мог, возможно, верить в его истинность. Если мой собственный разум — продукт иррационального, если то, что мне кажется яснейшими рассуждениями, — только способ, которым создание, подобное мне, вынуждено чувствовать, — как же я могу доверять моему разуму, когда он говорит мне об эволюции? («Похороны Великого Мифа»)
Этот миф, фактически, принят не на рациональных основаниях, но с определенной долей условности:
Если бы популярный эволюционизм был не Мифом (как он воображает себя), а интеллектульно узаконенным в общественном мнении результатом научной теоремы, он бы возник после того, как теорема стала широко известной. На деле же мы видим нечто в корне отличающееся. Наиболее ясные и изящные поэтические выражения Мифа появились до того, как было опубликовано «Происхождение видов» (1859) и задолго до того, как оно установилось в качестве научной ортодоксии… в «Гиперионе» Китса и «Круге» Вагнера. (Там же)