Хотя эти произведения — повести, а главные герои — люди, наиболее удачный элемент в трилогии — эльдилы. Льюис сделал в отношении ангелов то же, что Толкиен сделал в отношении эльфов. Как он сам отметил, «ничего менее похожего на «ангела» поп-арта трудно было бы себе даже представить». Следующий отрывок, заключающий в себе одновременно и описание, и объяснение, говорит об их природе; он проиллюстрирует также гармоническое сочетание средневековой космологии и современной физики в его новом космическом мифе. Когда Рэнсом спрашивает малакандрианского «сорна», есть ли тела у эльдилов, тот отвечает:
Тело — это движение. Если оно происходит c одной скоростью — вы чувствуете запах, если с другой — вы слышите звук, с третьей — видите изображение, а с четвертой вы не слышите, не обоняете и не замечаете тело никаким иным образом. Но заметь, Малыш, что… крайности сходятся … Если движение быстрее, то движущееся тело оказывается в двух местах сразу, но если бы движение было еще быстрее — это трудно объяснить, поскольку ты не знаешь многих слов, — видишь ли, если ты совершаешь его все быстрее и быстрее, в конце концов движущееся тело будет находиться во всех местах сразу… И далее, то, что является высшей формой тела, движется настолько быстро, что находится уже в состоянии покоя, - это настолько совершенное тело, что оно перестает быть телом вообще. Но мы не будем говорить об этом. Начнем с того, что ближе к нам, Малыш. Самое быстрое из того, что воспринимают наши чувства, — свет. На самом деле мы видим не свет, а освещенные им тела, движущиеся медленнее, чем он. Таким образом, для нас свет — на границе восприятия, это последнее, что мы видим, затем тела становятся слишком быстро движущимися для нас. Но тело эльдила — быстрое, как свет, движение. Можно сказать, что его тело создано из света, но не из того, что является светом для эльдила… Его «свет» — движение еще более быстрое и нами вообще не воспринимаемое. То, что мы называем светом, для него является веществом, напоминающим воду, зримым, которого можно коснуться и в которое он может окунуться, и даже скорее темным, если оно не освещено более быстро движущимся телом. А то, что мы называем твердыми предметами — плоть и земля — для него кажутся более прозрачными и видны хуже, чем наш свет, более похожи на облака, и — почти ничто. Для нас эльдил — тонкое, полуреальное тело, которое может проходить сквозь стены и камни, а с его точки зрения он проходит сквозь них потому, что он твердый и плотный, а они словно облако. То, что для него — истинный свет, заполняющий небеса, чтобы освежиться от которого он погружается в солнечные лучи, для нас — черное ничто в ночном небе. (там же)
«Пока мы лиц не обрели» — это не миф в космическом смысле, хотя в заголовке и указано: «миф, рассказанный [Купидоном и Психеей]». Это «реалистическое» (историческое) повествование о противоборствующих мифах: мифе о греческом боге света, в рассуждении Аполлона, и мифе об Унгите, темном боге крови и таинств Дионисия. Бог света оказывается недостаточно основательным, а Унгит, как нам доказывают, — мудрее. И, хотя нам необходимо избегать того, что Льюис называл «личной ересью» (то есть читать произведение через призму личности писателя, а не наоборот), можно отметить очевидное сходство с собственной дилеммой Льюиса «рационализм-романтизм», его предпочтением романтики и его каталитическим решением через более высокие откровения. Последнее и является предметом исследования данной книги. Некто, говорят, однажды спросил у Бертрама Рассела, что бы он сказал Богу, если бы после своей смерти обнаружил, что Бог действительно существует. Рассел ответил, что спросил бы его, почему он не предоставил нам чуть больше доказательств. На этот замечательный вопрос Льюис дает удивительно логичный ответ: «Я прекрасно понимаю, почему Боги не говорят с нами открыто и не позволяют нам ответить. До тех пор, пока из нас можно вытянуть такие слова, почему они должны слушать этот лепет, который, как мы думаем, что-то значит? Как они могут встретиться с нами лицом к лицу, пока мы лиц не обрели?»