- Смирно! – его громкий голос словно арапником стегнул по шеренгам.
- Господа юнкера и кадеты, слушать боевой приказ! Приказываю: кадетам старших классов и юнкерам первого года обучения сдать оружие и сняв знаки различия, группами – не более трех человек, покинуть территорию Кремля через Константино-Еленинские ворота. Остальным – занять оборону! – строй вздрогнул, загомонил десятками голосов, заколыхался дикобразьей шкурой примкнутых штыков.
- Отставить!!! – во всю мощь своих легких рявкнул полковник, раздувая ноздри, - Отставить балаган! – он шагнул вперед, и вдруг, как-то неожиданно, опал плечами, словно сдувшийся воздушный шарик.
- Господа, - тихо проговорил он, - Я ни в коей мере не умоляю вашу готовность встать на защиту отечества в это страшное, и такое тяжкое для державы время. Я знаю, среди вас нет трусов и подлецов, прячущихся за спинами своих товарищей. И поверьте, ваш черед тоже придет… Не минет вас чаша сия… - он тяжело вздохнул, и пристально оглядел шеренги стоящие перед ним, - Но не сейчас… - офицер снова подобрался и резко обернувшись назад приказал, - Прапорщик Померанцев, собрать оружие!
Дьявольщина! Где ж это я? Нет, не я, а он – мой дед… Или все-таки – я? Тьфу ты, совсем запутался! Я напряженно шарил глазами вокруг. Красная стена, зубцы… Полковник приказал покинуть Кремль – значит Москва? Но когда, в каком году? И если я, это он, то… Дед никогда, ни одним словом не упоминал об этом. Или я забыл? Резкий рывок за ружейный ремень вывел меня из ступора бесполезных гаданий.
- Сдайте Ваше оружие, кадет! – прозвучал из-за спины усталый голос.
- А-а-а… Что? – я обернулся.
- Вашу винтовку и подсумки, кадет, - высокий, сутулый парень, максимум года на три постарше меня, в мокрой серой шинели, с одной маленькой звездочкой на мятых погонах, нетерпеливо притопнул ногой.
- Да-да… Конечно… Извините… - я сдернул винтовку с плеча и, не удержав, стукнул стальным затыльником о брусчатку. Дзи-и-и-нь… Лязгнула мокрая сталь…
*****
Дзи-и-и-нь… Дзи-и-и-нь… Зазвенела чайная ложка, размешивая густой, бордово-коричневый чай в тонком стакане вставленном в почерневший от времени мельхиоровый подстаканник. Небольшая, казенного вида комната. В углу могучий, как крепостной бастион, сейф, пара пыльных канцелярских шкафов с давно не мытыми стеклами, два стола… Справа от меня небольшой, заваленный пухлыми папками «бухгалтерский» столик, за которым скрипит пером, разбрызгивая мелкие кляксы, какой-то субтильный деятель, с густо набриолиненными, жидкими, волосами в серой, мятой косоворотке. Прямо передо мной еще один стол – монументальный, с огромной, словно палуба авианосца, столешницей, на которой громоздятся несколько, архаичного вида, телефонных аппаратов, затейливый письменный прибор и, как сказали бы сейчас, «гламурное» пресс-папье из розового, в темных прожилках, мрамора. Над ним, в простенке между двух стрельчатых окон, поясной портрет вождя всех народов. Дьявольщина! А сейчас-то я где?! Уже по привычке бросаю быстрый взгляд на руки. Руки как руки, ничего особенного, вот только почему-то кисти дрожат мелкой, противной дрожью. Человек сидящий за этим, монстрообразным, столом сделал шумный глоток и, отставив в сторону стакан, уставился на меня, слегка склонив голову на плечо. Лет под пятьдесят, грубое, словно рубленное топором, лицо, темно-оливковый френч с тремя рубиновыми шпалами в малиновых петлицах, на рукавах небольшие овальные шевроны с мечом, щитом и надписью – НКВД по нижнему краю… Вот это да… Вот это я попал, так попал… Человек перевел взгляд на бумаги, лежащие перед ним на столе, и пошебуршав страницами вытянул желтоватый лист.
- Та-а-кс, - протянул он, - Идем дальше. В двадцатом году вы состояли в должности пулеметчика Старицкого ЧОНа, так?
- А-а-а… Кх-х-хе… Да, - с трудом произнес я, проталкивая слова через сжавшееся от неожиданного спазма горло.