— Тихо, тихо… — почти нежно прошептала полицейская. — Сейчас полегчает.
Обернулась ко мне, и голос ее разительно изменился.
— А ты чего здесь ошиваешься среди ночи? Я тебе где сказала быть?
Я насупился, молча глядя на нее исподлобья. Грубостей говорить не хотелось, но я не любил, когда мной командуют. Наверное, из-за этого и появляется большая часть моих проблем. Да и вопрос был скорее риторическим.
— Помоги мне его поднять, — мотнула головой Джулия.
Мы с ней подхватили бродягу под руки и усадили на стоящую неподалеку скамейку, предварительно согнав с нее обжимающуюся парочку неопределенного пола и возраста. Тоже мне, нашли место. Ночь, желтый сектор, помойка рядом, в пяти шагах бездомный подыхает. Романтика…
Морган тем временем оживал прямо на глазах. Он все еще был очень слаб и двигался с трудом, однако взгляд был уже вполне осознанным. Парочка, которые мы согнали с их места, бурчала нам что-то нелестное. Правда, с почтительного расстояния.
— Грехи других судить вы так усердно рветесь! — выкрикнул он им вслед, но закашлялся посередине фразы, и продолжил уже вполголоса, тяжело дыша. — Начните… со своих…
— И до чужих не д-доберетесь, — закончил я.
Он поднял на меня глаза и удивленно хмыкнул.
— Надо же! Может, этот мир еще не совсем пропал, раз кто-то, кроме старых бомжей, помнит Шекспира.
Он сгорбился на скамейке, пряча лицо в ладонях. Между пальцев прорвался его сдавленный стон.
Мы с полицейской молча стояли рядом. Я наблюдал не столько за бродягой, сколько за Джулией. На первый взгляд, офицер Харрис, как всегда, была строга и сосредоточена — губы сжаты, глаза прищурены, брови почти сходятся у переносицы. Но, как мне показалось, глаза ее были подозрительно влажными.
— Я ведь предупреждала тебя, Морган…
— Прости, дочка, — прохрипел бродяга, оборачиваясь к ней. — И ты, парень, прости. Я не должен был… просить тебя. Я же не смогу тебе отдать деньги за это лекарство. У меня вообще ни черта нет.
Я вздохнул. Собственно, я и не сомневался. Дурацкий сентиментальный порыв. И огромная глупость. Но почему-то сожалений по этому поводу не было, наоборот — будто гора с плеч. Думаю, если бы я прошел мимо, то потом еще долго терзался.
— Во многом ты сам виноват, — сказала Джулия. — Вспомни, кем ты был. Я до сих пор не могу поверить, что ты оказался здесь.
— А… — отмахнулся бродяга. — Какая разница, что было в прошлом. Когда будущего нет.
Он, запрокинув подбородок к небу, зашелся не то в смехе, не то в рыданиях — по его искаженному, будто от боли, лицу сложно было понять. Вскоре он затих, по-прежнему смотря куда-то вверх.
— А знаешь, что самое хреновое? Я никто. Я хуже животного. Я грязь под ногами, всеми презираемый и никому не нужный. Мне бы просто забраться в какую-нибудь нору и тихо сдохнуть. Но я почему-то все еще цепляюсь за жизнь. Я не хочу умирать!
Он обескуражено покачал головой, будто сам не понимая, как такое может быть.
— Я не хочу, дочка… — почти прошептал он.
— Бросай, мать твою, пить! — неожиданно жестко, со злостью в голосе отозвалась Джулия. — Я ведь тебе все объясняла. Постарайся хотя бы пару недель оставаться чистым. И я буду ходатайствовать о восстановлении пособия для тебя. А там, может, получится и медицинскую страховку улучшить, статус твой поднять хотя бы до D-2. Может, даже будет шанс устроить тебя на работу.
Бродяга с готовностью закивал, прижимая руки к груди.
— Прости меня, Джулия! Я… я сорвался, я виноват. Но я попробую снова! На этот раз я тебя не подведу. И ты, парень… прости, не знаю, как тебя зовут…
— Фрост.
— И ты меня прости. Я… Я верну тебе деньги. Накоплю и верну!
— Ладно, мне пора. И Фросту тоже. Береги себя, Морган.
Полицейская дала мне знак следовать за ней, но я, спохватившись, вернулся ненадолго к бродяге. Молча протянул ему упаковку с остальными ампулами.
Морган поднял на меня округлившиеся глаза, а упаковку принял, будто это была какая-то хрустальная реликвия, которая могла рассыпаться прямо у него в руках.
— Спасибо! — запоздало выкрикнул он мне в спину.
— Спасибо, — повторила негромко Джулия, коротко сжимая мое плечо своей крепкой ладонью. — Ты ему жизнь спас. Если бы не ты… Но сейчас — марш к себе! И чтобы я тебя больше не видела на улицах после наступления темноты.
— Слушаюсь, офицер, — ответил я, стараясь, чтобы это не прозвучало шутливо. У нее-то тон был вполне серьезным, даже с толикой раздражения. А злить ее я бы не рискнул.
— А что по п-поводу моего… — начал было я, но офицер и здесь меня одернула.