— Я очень рад за тебя.
— Я не знаю, рада я или нет, Ирвин, — помотала головой та и покачнулась. — То есть, конечно, это очень здорово: получить второй шанс... Но… Все так изменилось.
— Они тоже изменились, Леди. И это лишь повод познакомиться заново. Имя свое ты мне не назовешь ведь, правда?
Наемница вновь сделала отрицательный жест и пояснила:
— И не советую выяснять фамилию отца. Это опасная информация, Вин. Можно жизнью поплатиться. Я умерла. Пусть так и будет.
— Понял, — грустно кивнул ученик и произнес, положив руку на плечо наставницы, — пойдем спать. Завтра ехать обратно. Время уже к рассвету, тебе надо хоть немного отдохнуть. День тяжелый, да и выпито немало.
Леди молча кивнула, завинтила крышку на бутылке и беспрекословно передала спиртное дампиру. Минут сорок она провела в душе, и Вин несколько раз подходил к двери, обеспокоенный долгим отсутствием. Он не смог бы утверждать уверенно, но, судя по приглушенным звукам, наставница плакала. В итоге, он переоделся и лег, притушив свет, чтобы не смущать Леди, становясь свидетелем ее слабости. Быть уязвимой мастер ненавидела.
Она вышла из ванной, уже переодевшись ко сну, рухнула на кровать и уснула мгновенно, вымотанная непростым днем. Вин тихонько придвинулся ближе, к самой середине, и лег на бок, подперев голову рукой, позволив себе роскошь смотреть на спящую женщину. Ее черты разглаживались, обретая покой и умиротворенность. Пропали морщинки, обычно собиравшиеся в уголках глаз. Губы, чаще всего напряженно сжатые, расслабились. Ноздри чуть трепетали в такт дыханию, подрагивали густые темные ресницы. Вин ощутил, как его с головой накрывает нежностью, словно теплой ласковой волной. Ему нестерпимо хотелось прикоснуться, погладить мягкую ткань, дотронуться до ладони. Но он лежал, не пытаясь приблизиться, и думал о прошедшем вечере.
Тогда, в кабинете, Леди была странной и непривычной. Дампир перебирал в памяти их разговор, пытаясь понять, что именно его смутило. В ушах до сих пор звучало злое «Понравилось? Так повтори!». Сейчас Вин недоумевал, как он мог повестись на такую провокацию. Тон у Леди был отчаявшийся. Даже голос звучал выше обычного и как-то плоско. Навзрыд.
В тот момент она себя не контролировала. Совсем. Мысль прошила Ирвина, как разряд тока. Его мастер, отлитая создателем из прочнейшей стали, в ту секунду была абсолютно уязвимой, утратившей всякую власть над своими эмоциями. Потерявшей самообладание и расчетливость. Несколько минут наемница оставалась совершенно беззащитной — перед ним.
И в следующую секунду в голову пришло новое осознание, а по спине побежали ледяные мурашки. Если бы Вин поддался искушению поцеловать Леди, их вечер, скорее всего, закончился бы в постели. Общей, во всех смыслах. Полностью выбитая из привычного самоконтроля, она бы просто не удержалась, пойдя на поводу у его эмоций и его страсти. И, вопреки всем словам о карт-бланше, это стало бы началом конца. Дампир застыл, глядя на наставницу, позабыв о дыхании, с ужасом понимая, как близко к краху находился. Леди бы не простила. Не смогла бы. Не выгнала бы, конечно, учила бы дальше, но о доверии между ними речи бы уже не шло. Ирвин прикрыл глаза и вознес горячую благодарность небесам за то, что вовремя сообразил остановиться. Получив так давно желаемое, он потерял бы Леди навсегда.
А вот объятие добавило ему очков. Вин до сих пор помнил вес тела, давление лба в плечо. В тот момент мастер тоже была беззащитной. Но уже осознанно. Доверие, вспыхнувшее между ними, было куда ценнее удовольствия, которое дампир мог бы получить. Теперь у него было нечто более ценное. Ее откровенность. За сегодняшнюю ночь Ирвин узнал наемницу лучше, чем за предыдущие два года. Она позволила коснуться ее души. Того, что лежало куда глубже обычных дел и устремлений. Того, что составляло часть ее человечности, часть личности. Того, что было куда интимнее любой близости. Вин выдохнул, расслабляясь, и улыбнулся, радуясь возможности посмотреть на мастера, такую близкую, в последний раз. Завтра все вернется на круги своя. В одном дампир был абсолютно уверен: после тех объятий, что случились сегодня, он уже не сможет вести себя так, как вел раньше. Ревность потеряла всякий смысл. Наставница принадлежала ему куда больше, чем могла бы принадлежать любому из своих любовников.