А еще мне было чертовски обидно. Почему Вин не проявил доверия ко мне? Почему посчитал, что, получив информацию о том, кто передавал ему сведения, я немедленно побегу ее разглашать? Почему не счел возможным довериться, взяв с меня обещание сохранить тайну? Это ранило куда острее, чем то, что он действовал за моей спиной. Как раз, последний факт волновал меня меньше всего. С Ирвином что-то случилось за последние две недели. Что-то столь серьезное, что перестроило его сознание, вынудив мгновенно повзрослеть. Меня не оставляло ощущение, что диалог в гостиной велся не между мастером и учеником, а между двумя равноправными наемниками, пусть и отличавшимся по опыту и статусу. Все мое существо охватила щемящая грусть: я нутром чуяла, что до выпуска Ирвину осталось не так много, как, полагаю, он надеялся. Ведь мерилом готовности служило не только умение обращаться со сталью. Этот навык наработать было не так трудно. Меч, как продолжение руки, являлся живым воплощением ума, и именно его и следовало оттачивать, тренировать и совершенствовать на протяжении всего обучения. Ум и волю и продемонстрировал мне ученик, впервые полностью взяв на себя ответственность за свое решение, без отсылок к обстоятельствам и аргументам. И его поступок вызывал одновременно гордость и сожаление.
Предвкушение встречи с Механиком имело неоднозначный окрас. К интересу, вызванному обещанием информации, примешивалась горечь от мысли, что его намерение встретиться, действительно, ограничилось бы деловыми мотивами. Первые же минуты, скрашенные внезапным объятием, развеяли мои сомнения. От души посмеявшись над взаимным страхом дружеского нокаута, мы с Механиком замерли напротив друг друга, рассматривая и изучая.
— У тебя седина пробивается, ты в курсе? — весело поинтересовалась я.
— Да, Лава уже сообщила, — недовольно пробурчал наемник. — А ты, как погляжу, как вороново крыло. Тебя минувшие пять лет не коснулись.
— Да ладно льстить, — хохотнула я в ответ. — Как будто возраст измеряется одной лишь сединой. Скажи, ты держишь на меня зло?
— Нет, — покачал головой Механик. — Я полагаю, злиться должна именно ты. Я ударил тебя первым. А ведь тогда я считал тебя другом. Насколько вообще допускал наличие у себя друзей.
— Брось, я тоже была хороша, — парировала я. — Не стоило лезть в твои дела, да еще и в такой форме. Меня твоя реакция не удивила.
— Статус, положение. Я все понимаю. Я мог бы пойти на компромисс.
Я вытянула ноги, ненароком задев носком его тяжелый ботинок, и хмыкнула:
— Время многое расставило на свои места. Я перестала держаться за общественное мнение.
— Понимаю. Но эту мудрость обретаешь, лишь достигнув высот.
— Давай оставим прошлое там, где ему полагается быть, — поморщилась я, утомленная светскими расшаркиваниями. — Как я понимаю, мы оба не сердимся. И потеряли пять лет, заигравшись в дипломатию вместо того, чтобы просто встретиться и поговорить, как двое взрослых людей. Наверное, пора идти дальше и развивать успех.
Механик сдержанно улыбнулся и кивнул.
— У тебя хороший ученик. Смелый, дерзкий, но отлично чувствующий ситуацию. По слухам я ожидал совсем иного. Могу лишь поздравить.
— Как и я тебя. Насколько вижу, ваша ситуация разрешилась положительно.
— Да, неожиданно хорошо. Даже, пожалуй, слишком, — качнул головой Механик и вдруг смутился.
— Что? — недоуменно поинтересовалась я.
Вместо ответа друг, стушевавшись, сунул огромную ладонь за пазуху и, вытянув массивную цепочку, протянул мне. Между длинных крепких пальцев висело обручальное кольцо.
— Да ладно! — неверяще выдохнула я, пораженная открытием. Я остро, до мельчайших деталей, помнила нашу встречу в лесу, когда мой непьющий друг, торопливо и неумело прикладывавшийся к бутылке виски, сообщил о совершенном им грехе. Я могла ожидать чего угодно: покорности Лавины, смирившейся с судьбой, ее мести, отложенной до подходящего момента, комплекса вины у Механика, вынужденного принять свое непопулярное, не отвечающее общественным нормам морали решение. Но не этого.
— Ну, да, — смущаясь, отозвался он. — Уже после того, как мы с тобой поругались, я осознал свой интерес к Лавине. А потом понял, что такой женщины больше не найду. Она ответила взаимностью. Ну, и…
— Поздравляю! — с чувством отозвалась я и замолкла, захваченная внезапным любопытством. Обдумав несколько вариантов вежливого вопроса, я плюнула на приличия, и спросила, как есть. — Ну, и как это? С собственным щенком?..
Механик вздохнул, глядя на меня изучающим взглядом, и потом произнес:
— Нормально. Хорошо. Лава очень изменилась, на самом деле. Я весьма длительное время не мог избавиться от чувства, что она меня все еще боится. А потом понял, что ей просто комфортно в созданном нами мирке. И, знаешь, мне тоже комфортно. На людях — почтительная ученица, профессиональный напарник, методично выдерживающий дистанцию наемник. А дома любящая супруга, правда, о спокойствии и почтительности речи уже не идет. Если ей что не нравится… Лавина, одним словом. Предсказать реакцию можно, а вот остановить… Будь она стократ не согласна с моим решением, смолчит, сдержится, пока за нами не закроется дверь дома. А уж потом… — глаза собеседника стали смеющимися, веселые искорки расцветили серые радужки, словно солнцем. — Но роли у нас распределились четко. Последнее слово всегда за мной. И ее взросление ничего не меняет.