Впервые ее попытались подловить в ноябре. Ирвин, в то время еще не желавший покидать пределы логова, понял, что что-то не так, как только внизу хлопнула дверь. Шаги наемницы были нервными и нестройными. Желудок сжался в тугой осклизлый комок и попытался сбежать из организма. Скудные остатки инстинкта самосохранения требовали забиться поглубже в комнату, предварительно заперев дверь, и не высовываться. Слишком жива еще была в теле память о том, что собой представляет по-настоящему рассерженная Леди. Но Вин, желая укрепить едва зародившийся робкий контакт между ними, заставил себя осторожно спуститься вниз. В холе было темно: свет наемница почему-то не включила. Ее сгорбленный силуэт застыл у зеркала, едва не уткнувшись носом в стекло. Злостью от женщины веяло вполне отчетливо, чтобы почувствовать с расстояния нескольких метров.
— У тебя все в порядке? — нервно выдавил Ирвин, не решаясь приблизиться.
Она резко повернула голову. Падавшие из дверей гостиной лучи тусклого лунного света не добирались до фигуры наемницы, и Вину на мгновение показалось, что перед ним не Леди, а какая-нибудь кошмарная тварь из фильмов ужасов, принявшая облик его мастера. Но «тварь» пошевелилась, ступив вперед, и лунный луч выхватил неестественную, напряженную улыбку.
— Все в порядке, Вин. Иди спать.
Ноги уже практически понесли его в направлении комнаты: за краткий период пребывания у падальщиков, Ирвин научился автоматически следовать приказам мастера, но рука сама собой нашарила выключатель. Вспыхнувший у лестницы желтоватый свет бра озарил лицо Леди. Перекошенное, украшенное парой полноценных синяков и длинной ссадиной на скуле, усеянной мелкими крошками запекшейся крови. Дампир замер, не решаясь ни сдвинуться с места, ни задать вопрос. Леди вновь вымученно улыбнулась и мягко попросила его вернуться к себе, небрежно бросив:
— Издержки профессии.
Ее осторожные, бережные движения свидетельствовали о том, что пострадало не только лицо. О том, что под «издержками профессии» Леди подразумевала бой с коллегой, посчитавшем нужным объяснить наемнице ошибочность принятых ею, как мастером, решений, Ирвин узнал много позже. От Саньки.
Поначалу в общем сумбуре чувств доминировали вина, раскаяние и страх. Леди вела себя подчеркнуто заботливо. Не касалась его, если замечала, что ученик стремится избежать контакта. Всячески демонстрировала желание восстановить отношения, наладить общение, помочь Вину справиться с собственным состоянием и изменившимся мироустройством. И от ее чуткости становилось лишь хуже. Дампир, постепенно осознававший, сколь серьезные последствия вызвал его поступок, еще глубже проваливался в самоуничижение. Ирвин не мог отделаться от мысли, что наставница обошлась с ним слишком мягко, а заслуживал он куда большего. Раскаяние в собственных ошибках и острая боль от невозможности их искупить разрушали до основания жалкие остатки самоуважения. Мастер же в глазах ученика была практически святой. Справедливым божеством, ниспославшим заслуженную кару, но смилостивившимся и даровавшим прощение недостойному. И ее уверенность в успешном восстановлении ученичества казалась высшей благодатью. С тех пор, как Вин пообещал попробовать, Леди даже перестала опускать барьеры внутри дома. Все. Включая тот, что вел в ее спальню и кабинет. Доверие было продемонстрировано максимально наглядно.
Все, что он мог предложить ей взамен, заключалось в двух набивших оскомину словах: послушание и искренность. С первым все обстояло довольно просто: нарушить приказ Вин бы не осмелился, в любом случае. Сама мысль о возможности проявить своеволие повергала его в панический ужас. А приказом становилось все, что угодно: от пожелания провести вместе время за завтраком, до настойчивого предложения выпить крови, вампирской или из «аварийных» запасов. С искренностью дела обстояли сложнее. После того, как шок отпустил Вина, его объяло непреодолимое желание говорить. Выговориться. Выплеснуть боль, ужас и отчаяние, скопившиеся внутри. Но Санька был по-прежнему недосягаем, да и самому дампиру недоставало уверенности в том, что друг поймет его. Выслушивать же упреки и обвинения пока оставалось выше его сил. А говорить с Леди… О чем? О том, как страшно ему было у падальщиков? О том, как больно было понять, что Ирвин утратил всякое значение для собственного мастера? О том, что с ним обошлись хуже, чем с заказанными наемнице вампирами? Те могли хотя бы рассчитывать на контакт с ней. На личное участие. Или поделиться своими опасениями насчет возможности хоть когда-нибудь еще общаться с Леди на равных? Вин не представлял, как сможет завести речь хотя бы об отголосках своих переживаний. Несмотря на старания наемницы, дистанция между мастером и учеником была подобна пропасти. Места для искренности просто не осталось. Как и доверия.