Низко опустив голову, Розовый неожиданно всхлипнул.
— Нужен мне такой товарищ, как же...
Допрос продолжался.
Бескудин, не повышая голоса, расспрашивал Розового о его жизни, об отце, о матери, о знакомых, о работе на заводе.
Розовый отвечал охотно, почти весело. И тогда превращался в самого обычного, неглупого, хотя и плутоватого парня. «Вот таким бы ему и быть всегда,— думал Бескудин.— Семья, родители изгадили. Все от них пошло...»
С минуты на минуту он ждал возвращения Панова или хотя бы звонка от него. Но время шло, а Панов не появлялся. Бескудин все больше начинал беспокоиться. Что же такое сообщила Виктору та девчонка, что случилось?
— Ну, Николай,— сказал он,— ты мне все-таки скажи, когда он должен быть у Гали, сегодня?
Розовый снова скользнул глазами по часам и утвердительно мотнул головой.
— Сегодня.
И Бескудин, невольно удивившись легкости, с какой тот внезапно ответил на его вопрос, вдруг понял, что со-верщил промах. Ведь Харламов снова взглянул на часы!
Действовать надо было немедленно, и Бескудин прервал допрос.
Через несколько минут оперативная группа во главе с Устиновым уже мчалась на знакомую привокзальную площадь.
С самого утра Галя была необычно взвинчена, грубила покупателям, все валилось из рук. Она зло отшвырнула ногой просыпавшийся компот, а когда разорвался пакет с апельсинами, чуть не расплакалась.
Стычка с Карцевым еще больше взвинтила ее, и, когда они с Раечкой ушли, Галя остервенело пробормотала им вслед:
— Поубивать бы вас всех к чертям!
Она с таким мрачным видом отпускала товар и цедила слова, что один старичок покупатель добродушно заметил:
— Эх, тебе бы, дочка, еще улыбку, не было бы краше невесты, ей-богу.
— Пусть вам старуха ваша улыбается. Улыбки ему еще подавай,— взорвалась Галя и швырнула ему пакетик с черносливом.
Старик, опешив, только покачал головой.
А немного времени спустя за ее спиной скрипнула дверь, и Галя испуганно обернулась.
В палатку, нагибаясь, вошел Гусиная Лапа, в расстегнутом пальто и мятой, старой ушанке, на бычьей шее болталось кашне. Он по-хозяйски усёлся в углу палатки, расставив здоровенные, облепленные снегом валенки, и без всякого вступления объявил, как о чем-то давно решенном:
— Завтра двигаем, Галюха. Собирай манатки.
Галя, что-то отвешивая, метнула на него испуганный взгляд и дрогнувшим голосом ответила:
— Ты что, ошалел? Куда это я поеду с тобой?
— А чего? —одним ртом усмехнулся Гусиная Лапа, а маленькие, припухшие глазки смотрели по-прежнему холодно и настороженно.—Здесь паленым что-то потянуло. Потому сегодня все и летит. И тикать надо. На юг махнем.
— Сам и поезжай.
— Не-е. Передумал я. С тобой поеду. Больно ты мне приглянулась, кралечка моя. Я тебя там в шелк и бархат одену, королевой будешь...
— Не поеду,— сдавленным шепотом произнесла Галя, чувствуя, как от страха замирает и падает куда-то сердце.
— Поедешь. А не то... другому тебя не отдам, запомни.
— Я тебя лучше ждать буду.
Покупателей в этот момент не было, и Галя, захлопнув окошечко, повернулась к Гусиной Лапе, но приблизиться не решилась. Ей вдруг показалось, что он сейчас схватит ее, начнет душить, и она невольно взглянула на его руки. И тот, перехватив ее взгляд, снова усмехнулся, потом молча вытянул правую руку с растопыренными короткими пальцами. Галя увидела вытатуированный на ладони знакомый кулак с выразительно сложенными тремя пальцами и коряво выведенное слово «выкуси».
— Поняла? — продолжая усмехаться, с угрозой спросил Гусиная Лапа.— И все. Вот так, королева.
— Но ведь на работе я,— пробормотала Галя.— И мама и дом...
Гусиная Лапа нагнулся к ней и с силой ударил кулаком по колену.
— Все побоку. Новую жизнь начнем.
Галя отрицательно покачала головой. Говорить она не могла, комок подкатил к горлу. И шевельнуться не могла, так и продолжала стоять, опершись руками о прилавок.
Тяжело поднявшись, Гусиная Лапа надвинулся на нее, взял за плечи и шепотом выдохнул:
— Завалю, а никому не отдам, понятно?
Галя сразу привычно обмякла в его руках, мелко-мелко задрожал подбородок, и она до боли закусила губу, чтобы не разрыдаться. Потом тоже шепотом спросила:
— Ну, куда же мне завтра?..
Ей стало вдруг все безразлично, все на свете. Ехать так ехать, и все равно куда...
Гусиная Лапа посмотрел на нее как-то по-особому пристально, изучающе, будто впервые увидел такой, потом задумчиво произнес: