Да, как переменились мы! Едешь, временный московский бродяга, к тому, кто уже давно не вооружен отточенной сталью, но зато всегда полон каким-то внутренним ядом и готов подперчить каждую нелюбезную тираду, адресованную не то тебе, не то всем, кто зажирел. Едешь, московский бродяга, к тому, кто живет воистину как бродяга: в комнатушке, обставленной бросовой мебелью, спит Челханов на такой невообразимой постели, что долго будешь соображать, откуда взялся этот утиль. Творцу сопутствуют лишения, и пусть злобствуют бывшие подруги, а Челханов знай себе сочиняет: год или два назад его корреспонденцию опубликовали в журнале «Табак», потом наступила пауза, объясняемая творческим невезением, но есть надежда, что когда напечатают одну из его рецензий на фильмы, то это будет откровение самобытного критика, то откровение, от которого, как от удара под ребра, онемеют все эти маразматики и наглые кинодельцы.
Довольно рискованный путь, думал в такси Лестужев, по Милмою не выкладывал правды о Челханове, смело схватившемся с судьбой. Но, может быть, будет и тройная выгода: Милмою — радость общения с забиякой, ему, Лестужеву — сон на утильсырье, а Челханову — полусуточное забвение бед. Тем более что Челханов щедро обещал гостям, едва ему позвонили, интересные новости и намекал, что винного магазина у него поблизости нет.
Лестужев с Милмоем поняли, возможно, только так: если мужчина дает столь компрометирующий его же намек, то дела его — табак.
А потом, миновав уже ненужные магазины Ленинградского шоссе, все эти магазины с двойными стеклами, полуметровая глубь между которыми была заполнена дай бог чем, они и прикатили к дому творца, и Лестужев посмотрел в окна первого этажа приветливо, точно окна квартиры — это уже почти очи хозяина.
Долго посылали привет: кнопка квартирного звонка наполняла хамоватым звоном и коридорец, и тараканий чертог — кухоньку, и вертеп Челханова, и комнатуху его всегда отсутствующей соседки, дачной жительницы, а никакого толку. Так долго звонили, что от нечего делать, в молчании, уже стали оба зачем-то вытирать ноги о резиновый пупырчатый коврик.
На этой авангардной плоскости квартиры потоптались и вышли неохотно: Лестужев, опять же от нечего делать, пересчитал почтовые ящики подъезда, эти соединенные вместе металлические карманы.
А три древние сестры, занимавшие у жизни еще одно дыхание, сказали им у подъезда… Впрочем, сказала одна из этих старушек, но так похожи они были сединой, морщинами, любопытством во взоре, кофтенками, что Лестужеву почудилось, точно три древние сестры сказали в унисон:
— Челханова только что забрала одна киноактриса. Сама приехала на автомобиле! Он здоровый, все упирался, а она его все-таки уломала. Ну, та, которая в последнем фильме играла, по телевидению показывали. Фамилия известная, все ее знают. А фильм назывался «Невеста с Арбата». Самая красивая актриса, он упирался, а она его уломала…
Милмой восторженно взглянул на Лестужева.
Вот они, интересные новости, подумал Лестужев. Чем сказочнее новость — тем решительнее вера в нее. И мало ли в Москве двойников киногероев, киноактрис? Глядишь — и тот, и та курят не так, как удобно, а так, как это получается красиво. Или в метро: идет симпатичный дебил, руки держит в карманах вельветовых брюк, выражение лица у него такое, будто он только что оттуда, с той явки, где перестрелял всю мафию, а теперь ему надо позвонить девочке, чтоб она не напилась снотворного с перепугу. И что же невероятного в том, если красотка, похожая на приму кино, сделала все, чтобы быть еще более похожей на кинозвезду, и прикатила к Челханову, чтоб выручить его, спасти от дурацкой аудиенции? Автомобиль у нее свой или принадлежит рогоносцу. И никакого в этом чуда, никакой сказки. Чуда нет даже в том, если в самом деле приехала подлинная любимица зрителей, та, что умеет каждый солнечный луч преобразовывать в улыбку, та куколка, чьи тугие щечки еще не испортил никотин, та юная, что и сама слывет невестой с Арбата, одаренное дитя искусств, захотевшее в своей компании потолковать с недюжинным кинокритиком.
Записочку Челханов, разумеется, не оставил для гостей потому, что сам ошалел; невеста с Арбата в считанные секунды затолкала в автомобиль его, такого громилу, мастера спорта, бывшего борца.
Странным казалось, что теперь, как только оставили позади Кронштадтский бульвар, в памяти выделилось: весть о невесте с Арбата, обладавшей едва ли не приемами дзюдоистки, донесла одна из трех сестер — по возрасту самая древняя, с морщинами, нашедшими почву даже на носу, и помнилось, хорошо помнилось ее лицо, во всех порах, складках, рытвинках которого время отложило личинки новых морщин.