Дальше события развертывались с необыкновенной быстротой. Прямо с квартиры Дмитрия Сергеевича я проехал на завод, где на 12 часов ночи была назначена ставка горшка в печь для очередной варки по старому способу. Эта варка была пятисотой по счету от начала наших опытов. Ей суждено было стать переломной. Она, по нашему решению, должна была производиться по новому, ускоренному методу.
Приехав на завод, я согласовал вопрос с директором и приступил к делу. Руководство по внедрению нового метода решили осуществлять тремя посменными бригадами. Одной из них руководил я. Каждую бригаду обязали дежурить по 24 часа.
Итак, первая варка по новому методу началась в 12 часов ночи с 5 на 6 июня 1926 г.
...Уже рассвело. Я стоял за реостатом мешальной машины. Нежный голубой ореол пламени, выбивавшийся из-под заслонки, свидетельствовал, что печь шла полным ходом на избытке кислорода. Пирометр показывал 1500°.
«Раз, раз, раз», — мерно отбивал такт качающийся хобот машины. «Ззззз...» — тоненьким голоском подпевал мотор.
То справа, то слева от печи показывалась и исчезала легкая фигурка начальника теплотехнической лаборатории Зимина в огромных парусиновых рукавицах. Изредка появлялся около меня старший сменщик Мардагалимов. Он с удовлетворением смотрел на быстро мелькавший рычаг мешальной машины и, одобрительно сверкнув желтыми белками, отходил прочь.
Мне было нестерпимо жарко. Струйки пота катились со лба на распахнутую блузу. Мучила жажда. Но я был счастлив. Я уже начинал догадываться, что мы не ошиблись. С каждой новой пробой стекла я убеждался, что наше дело выиграно.
К вечеру первый горшок сварили и на его место поставили другой. Пришедшая сменить нас вторая бригада глазам своим не верила, когда увидела стоящий около печи остывший горшок и рассматривала безупречные пробы стекла, бесцветные, бессвильные и беспузырные: знаменитая «мошка» исчезла!
За первым горшком последовал второй, за ним третий... Всем на заводе стало ясно: «черные дни» миновали, наступил радостный период крупного успеха. В стеклоплавильном цехе царило торжественное, праздничное настроение. Приходили люди из других цехов и отделов завода, поздравляли нас, старались вникнуть в новую чудодейственную технологию, с изумлением смотрели, как день ото дня увеличивалось количество сваренных горшков. Уже не хватало места в печах-каленицах, где раньше по английскому методу студили горшки, и горшки остывали просто на полу мастерской, засыпанные толстым слоем песка. Ряды горшков росли, занимая все большую и большую площадь цеха. Уже трудно было проходить между ними. Иногда, когда наступала очередь «разваливать» тот или иной горшок, его разбивали ударами тяжелой кувалды, и он распадался, открывая глыбы такого прекрасного, беспорочного, кристально чистого стекла, какого еще никогда не видели на этом заводе. Эти глыбы теперь лежали во всех свободных проходах цеха.
Трудное дело внедрения нового метода при беспримерном напряжении ударных работ всего завода продолжалось тридцать пять дней.
За это время новый технологический процесс был окончательно разработан и зафиксирован соответствующей документацией, были составлены типовые графики плавок для разных сортов стекла, разработаны детальные инструкции для рабочего персонала, выявлены основные технико-экономические показатели нового процесса, исследовано качество новой продукции.
В начале июля представители завода и института сделали в BДHX СССР доклад о разработке нового у нас метода ускоренной варки оптического стекла, нигде еще не применявшегося.
Практический результат этой реформы трудно было переоценить. Длительность варки со 100 часов сократилась до 25-30; производительность завода повысилась в три раза; себестоимость упала вдвое; качество стекла поднялось до уровня лучшей заграничной продукции. «Мошка» исчезла окончательно. С 1927 г. импорт оптического стекла был прекращен, и советская оптическая промышленность наконец обрела собственную первоклассную сырьевую базу.
С гордостью вспоминаю я эти дни. Помнится, как в одну из первых ночей моего дежурства, когда уже окончательно определился успех, я поднимался в свой рабочий кабинет, держа в руках большую, тяжелую, кристально прозрачную глыбу стекла, только что извлеченную из остывшего горшка и еще сохранявшую тепло печи.
Мне вспомнилось, с каким горьким чувством смотрел я много раз на глыбу оптического стекла иностранного происхождения, выставленную на Невском проспекте в витрине одного из оптических магазинов. И вот сейчас такая же глыба собственного изделия — еще более чистая, еще более прозрачная — лежала передо мной на письменном столе.