— А позвать меня с вами посмотреть сериал тебе в голову не пришло? — я издевательски подняла бровь.
— Ты же сама сказала, что хочешь спать…
Тут дверь открылась и в комнату продефилировала Амелия. Покачивая бокалом с шампанским, она подошла к Яну и обняла его за талию. На ней были тапочки с мышиными мордочками — единственные здешние женские тапки, которые Ян купил специально для меня, потому что все его «лыжи» сорок четвертого размера я постоянно теряла и разбрасывала по дому. Да и нужны тапки были только мне, потому что ни одну из бывших девушек Ян сюда не приводил.
— Ты что, правда будешь здесь ночевать? У нас вообще-то были планы.
— Амелия! — предупредительно оборвал её Ян, но это уже было ни к чему.
— Нет, — сказала я, закидывая на плечо рюкзак и подхватывая свою тарелку с едой, — можете развлекаться. Хорошего вечера.
— Лося! — крикнул Ян мне вслед, но я в считанные секунды натянула кроссовки, сунула под мышку куртку и вылетела из дома. Схватила прислоненный к крыльцу велосипед и одной рукой вывела его за ворота. Затем нашла в вещах чистый пакетик, завернула в него тарелку и максимально горизонтально зафиксировала в рюкзаке. Когда Ян вышел на крыльцо с повисшей у него на руке надувшей губки Амелией, я уже во всю прыть мчалась к озеру, к моему узкому деревянному причалу и любимому красному стулу, захлебываясь злостью, обидой и ненавистью не столько к ним, сколько к себе. Эта мысль ввинчивалась в мозг, такая очевидная и понятная — он не любит меня, потому что меня невозможно любить. Потому что эта кукольная Амелия, упавшая ему на голову всего неделю назад, в десятки раз важнее, чем я, чем наша дружба.
6
Спасительный красный стул ждал меня на своем почетном месте. Было темно и облачно, луна не светила, и я едва могла разглядеть воду вокруг себя. Я достала из рюкзака тарелку с закусками, села на стул, подогнув ноги, и начала есть, надеясь, что это поможет не заплакать. Не помогло.
Я не любила Яна как мужчину — ни сейчас, ни когда-либо раньше. Но я любила его как брата, как близкого и нужного человека, как самого понимающего друга из всех, что у меня были. Ни к Куку, ни к школьным подругам, ни к кому больше я не смогла так привязаться за свою недолгую жизнь, а у Яна других друзей не было вовсе, разве что приятели. Со мной он катался на лошадях, со мной ходил в кафе, со мной делился радостью и грустью, только меня предпочитал своему одиночеству — и все это мое великое сокровище, которое до боли невыносимо разделить с кем-то другим. С какой-то недостойной девицей, а все они казались мне недостойными и неспособными понять и оценить важность нашей дружбы. Каждая думала, что она легко сможет меня заменить, но самое ужасное — иногда так думала и я. Просто потому что я не понимаю, как и за что меня можно ценить и любить.
Перестать плакать не получалось. Вышла луна, я посмотрела на темную воду перед собой, закрыла глаза и прислушалась к её тихому плеску, шелесту листьев и скрипу стволов вокруг. Я представила прохладу реки и её легкое течение, вообразила, как я встаю ногами на сидушку стула и вытягиваюсь во весь рост, тяну к небу руки. Ветер приподнимает мои волосы, вдруг раздается хруст — подламывается ножка стула, я истошно кричу и слышу, как эхом отвечает мне лес. Мои широко раскрытые глаза видят, как прямо к переносице несется деревянный край пирса — я хочу прекратить все это, остановить мысль, но она, как взбесившаяся лошадь, самовольно мчится вперед — я зажмуриваюсь, и острая боль пронзает мое лицо, мою голову и все мое тело. Внезапно мир вокруг становится холодным и мокрым, вздохнуть невозможно, я открываю глаза и вижу сквозь прозрачную водную преграду, как стремительно от меня отдаляется деревянный пирс. Вокруг по воде поднимаются струйки крови, я не понимаю, откуда именно они берутся. Я пытаюсь плыть, но тело словно наполнено свинцом, оно не слушается. Над водой появляются лица — мама, папа, Филя, Ян, Кук, две одноклассницы и знакомая из дома напротив, Толстый Бычок и моя первая учительница, наши соседи — людей становится все больше, и все они стоят и смотрят, как я тону.
— Здесь, — женский голос, почти шепот, невнятный и тихий, но настойчивый, вдруг вырвал меня из лап воображаемый смерти, — сделаю это здесь.
Погруженная в себя, я не услышала ничьих шагов и быстро вытерла слезы рукавом.
— Простите? — я обернулась и тут же вскочила на ноги, отшвырнув в воду тарелку и едва не опрокинув себя вместе со стулом. Со мной рядом никого не было.
— Господи, до чего страшно, — медленно продолжал голос. Кажется, девушка была очень взволнована.
Я несколько раз обернулась вокруг себя. Ни лодок, ни людей на берегу, даже ни одного зверя — а голос звучит, как будто бы она стоит прямо передо мной — за спинкой стула. Я провела там рукой, но ничего, кроме обычного воздуха, не обнаружила.
— Меня быстро найдут. Если не вечером, то завтра утром. Простите меня, господи, простите меня все. Я больше не могу, я хочу отсюда уйти. Я хочу уйти. Уйти.
Я затаила дыхание и, сделав шаг назад почувствовала пяткой край пирса. По телу бежал холод. Я слышала мысли. Они всегда звучали так же, как звук голоса — сильные мысли громко, слабые — тихо, сбивчивые — непонятно. Если человек стоял далеко, я мало что могла разобрать, если близко, слышала каждое слово. Сейчас чьи-то мысли звучали близко и сумбурно, метались в сомнениях и страхах. Все как обычно, все как у многих людей — только вот никого передо мной не было. Этот голос принадлежит давно умершему человеку. Умершему прямо здесь.
— Это будет не больно…
— Хватит, — прошептала я, сильнее отклоняясь назад, — замолчи, замолчи…
Но она не замолчала. От страха я перестала даже плакать, рывком достала телефон и включила фонарик — но длинный узкий пирс оставался пуст, на нем стоял только красный стул, валялся мой рюкзак и остатки разбросанной еды. Чужой мысленный голос говорил, он становился отчаяннее и увереннее.
Вдруг в свет фонаря на другом конце пирса показалась высокая фигура, она быстро шла прямо ко мне. Кровь бешено стучала в висках, голова закружилась, деревья вокруг меня показались не большими, а гигантскими, они нависали живыми грозными тенями, загородив небо. Пирс, нет, сама земля резко качнулась — женский голос перестал говорить и пронзительно закричал, я уронила телефон и спиной вперед полетела в воду.
Вздохнуть невозможно, я открываю глаза и вижу сквозь прозрачную водную преграду, как стремительно от меня отдаляется свет фонарика, исходящий из телефона, лежащего на самом краю пирса. Над водой появляется мужское лицо — всего одно, кажется, я его знаю, потом оно исчезает, я вижу, как в воду падает какой-то предмет. Я пытаюсь плыть, и, к моему удивлению, у меня получается. Рывок, ещё один, ещё — и я вырываюсь из водного плена, глубоко и жадно вдыхаю воздух.
— Лося, мать твою, ты что, сдурела?! — Ян с лицом белее мела стоит на краю пирса и орет, он босиком и раздет по пояс, его— куртка валяется на досках, футболка — в руках.
— Я…я…ты видел здесь кого-нибудь?
— Я видел, как ты стояла с фонарем, а потом вдруг просто рухнула в воду! Ты напугала меня до смерти!
Он поднял телефон и посветил мне прямо в лицо. Никаких голосов вокруг больше не было, только ржание Атома где-то вдалеке. Я зажмурилась и поплыла к берегу.
— Эй! Тапок мой вылови! — крикнул Ян, я обернулась и обнаружила, что рядом со мной и правда плавает его резиновый тапок.
Ян завернул меня в свою куртку, от нее сильно несло конюшней и табаком. Мы сидели прямо на земле около пирса, я обессиленно привалилась к дереву всем весом и тихо всхлипывала, до конца даже не осознавая почему. Голова невыносимо болела, словно её распирало изнутри. Я рассказала о голосе, который слышала, и Ян изо всех сил пытался меня заверить, что это просто следствие утомления, стресса и долгой ежедневной работы на солнце. Он сжимал мою руку, в которой была маленькая смешная стеклянная сова, и я видела по его сосредоточенному лицу, что он как может пытается ускорить процесс поглощения моего страха.