Причиной этого отчуждения послужила, с одной стороны, холодность Фиатов, вызванная, несомненно, тем, что им пришлось одолжить зятю денег, а с другой стороны, гордость их дочери и ее преданность мужу.
Вернувшись в гостиницу, мы обнаружили, что нас там ожидает письмо от Робера. Оно было адресовано матушке.
"Мне сообщили, что вы находитесь в Париже, - писал он. - Не стоит говорить это отцу и тревожить его, но я в настоящее время нахожусь под домашним арестом в отеле Сент-Эспри на улице Монторгейль, вплоть до того момента, когда будет слушаться мое дело в суде. Я занимаюсь тем, что подвожу баланс: подсчитываю долги и то, чем я располагаю, и мне хотелось бы с вами посоветоваться. Я уверен, что мои активы превысят сумму долгов, в особенности если принять во внимание, что Брюлоннери по-прежнему принадлежит мне и что родители Кэти еще не выплатили мне оставшуюся часть ее приданого. Маркиз де Виши предал меня, как вы, несомненно, слышали, однако будущее не внушает мне особого беспокойства. Английский хрусталь сейчас в большой моде, в особенности при дворе, и я узнал от весьма сведущих людей, что некие господа Ламбер и Буайе собираются получить разрешение на то, чтобы открыть завод для производства английского хрусталя в парке Сен-Клу, пользуясь покровительством и финансовой поддержкой самой королевы. Если мне удастся выпутаться из нынешнего затруднительного положения без особых осложнений, у меня есть все основания надеяться, что я получу там место главного гравировщика, поскольку я единственный человек во всей Франции, который что-то понимает в этом деле. Ваш любящий сын Робер".
Ни слова о Кэти и о ребенке, ни слова сожаления о том, что с ним произошло.
Матушка, ничего не говоря, передала письмо отцу - было бесполезно пытаться скрыть от него правду, - и они вместе отправились в отель к моему брату. Мои родители нашли его в добром здравии и отличном настроении, его банкротство, по-видимому, не причинило ему ни малейшего беспокойства.
- Он имел наглость заявить нам, - сказал мне впоследствии отец, который за час, проведенный с сыном, постарел, казалось, на десять лет, - что подобные несчастья весьма полезны, ибо они обогащают человека опытом. Он дал доверенность на ведение дела одному из своих партнеров в Вильневе, поскольку сам он лишен права подписывать документы.
Отец показал мне постановление, подписанное судьями о предварительном слушании дела в тот самый день, когда мы приехали в Париж.
"В год тысяча семьсот восьмидесятый, марта пятнадцатого дня, в совещательной комнате суда в Париже перед судьями, назначенными королем предстал сьер* Трепенье, проживающий в Париже и на стекольном заводе в Вильнев-Сен-Жорже, имеющий доверенность сьера Робера Бюссона, владельца завода в Вильне-Сен-Жорже, которому было приказано явиться перед судом и который просил нас назначить, кого мы сочтем нужным, для рассмотрения счетов вышепоименованного Бюссона, объявленного несостоятельным на основании постановления, поступившего в канцелярию суда в соответствии с указом от тысяча шестьсот семьдесят третьего года и королевского эдикта от ноября тринадцатого дня тысяча семьсот тридцать девятого года. Для этой цели мы вызвали вышеозначенного сьера Трепенье, предоставив ему полномочия оповестить всех кредиторов вышеназванного Бюссона, дабы они явились лично по специальному вызову в данный суд, предстали перед нами, судьями Совета и представили свои документы, подтверждающие их права кредиторов, дабы мы могли удостовериться и утвердить их, буде возникнет надобность.
Сей документ является официальным подлинным постановлением состоявшегося заседания суда. Подписано: Гио".
Я возвратила документ отцу, который собирался снова ехать из дома, чтобы посоветоваться с лучшими юристами Парижа, однако матушка его отговорила.
- Ты только убьешь себя и никому этим не поможешь, - убеждала она его, - и в первую очередь Роберу. Прежде всего нужно выяснить, что именно он считает своим активом. Все нужные документы у меня при себе.
Она расположилась в номере гостиницы - совершенно так же, как если бы находилась у себя дома в Шен-Бидо, и записывала в свой гроссбух дневные расходы. Надо было хоть что-нибудь спасти из обломков, в которые превратилось предприятие ее сына, и никто лучше матушки не смог бы этого сделать.
- А где же, в конце концов, бедняжка Кэти и ее малютка? - спросила я.
- Наверное, в Вильнев-Сен-Жорже, прячется у кого-нибудь из знакомых, ответила матушка.
- Значит, нужно, чтобы кто-нибудь привез ее в Париж, и чем скорее, тем лучше, - сказала я. В этот момент я гораздо больше сочувствовала несчастной жене моего брата, чем ему самому.
На следующий день мы отправились в Вильнев и нашли Кэти и крошку Елизавету-Генриэтту в доме, где жил один из наемных экспедиторов с женой, ее звали Буден. Он не принимал участия в битье стекол в господском доме, а, наоборот, преисполнился далости и сочувствия к семье хозяина. Сама Кэти была слишком расстроена, чтобы двинуться с места, к тому же, вернуться в родительский дом ей мешала гордость.
Выглядела она ужасно - ее хорошенькое личико подурнело от слез, волосы были спутаны и непричесаны, - словом, это была совсем не та Кэти, которая водила нас по своему роскошному дому в Ружемоне. Вдобавок ко всем бедам ее малютка заболела. По словам Кэти, она была настолько больна, что ее нельзя было трогать с места. Матушка боялась оставить отца одного в гостинице, поэтому было решено, с согласия добрых супругов Боден, что я останусь у них в доме в Вильнев-Сен-Жорже, чтобы помочь Кэти.
За этим последовало несколько ужасных недель. Кэти, обезумевшая от горя в связи с разорением и позором Робера, была совершенно неспособна ухаживать за дочерью, которая заболела только потому - я была в этом уверена, - что ее неправильно кормили и вообще не обращали на нее внимания. Мне было всего шестнадцать лет, и я понимала в этих делах немногим больше, чем моя невестка. Мы могли рассчитывать только на помощь и советы мадам Боден, и, хотя она делала для ребенка все, что возможно, восемнадцатого апреля бедная крошка умерла. Мне кажется, что меня эта смерть огорчила больше, чем Кэти. Этой потери вполне могло и не быть. Малютка лежала в своем гробике, словно восковая куколка; на ее долю досталось всего семь месяцев жизни, а ведь она была бы жива и поныне - я в этом совершенно уверена, - если бы Робер не переехал в Вильнев-Сен-Жорж.
Матушка приехала к нам на следующий день после смерти ребенка, и мы отвезли бедняжку Кэти к ее родителям на улицу Пти Каро, ибо, несмотря на то, что Робер жил теперь в "Красной Лошади" вместе с моими родителями, его положение было по-прежнему неопределенным, и окончательного решения всех вопросов нельзя было ждать раньше конца мая.
Список кредиторов Робера оказался огромным, он был даже больше, чем опасался мой отец. Помимо восемнадцати тысяч ливров, которые он был должен господину Кевремон-Деламоту за стеклозавод в Вильнев-Сен-Жорже, его долги различным торговцам и агентам в Париже составляли почти пятьдесят тысяч ливров. Общий итог равнялся семидесяти тысячам ливров, и для того, чтобы выплатить эту чудовищную сумму, существовал только один способ: продать единственную ценную вещь, оставшуюся у Робера, а именно: стеклозавод в Брюлоннери, который он получил по свадебному контракту с обязательством сохранить и который был оценен отцом в восемьдесят тысяч ливров.
Необходимость продать Брюлоннери явилась тяжким ударом для моих родителей. Это был "дом", где отец начал впервые работать - сначала в качестве подмастерья под руководством мсье Броссара; сюда он потом привез мою мать - свою молодую жену; вместе с дядюшкой Демере он превратил этот завод в один из лучших "домов" в стране, а теперь надо было его продавать, чтобы заплатить долги моего брата.
Что же касается более мелких кредиторов - виноторговцев, портных и мебельщиков, даже владельца конюшни, у которого Робер нанимал карету, чтобы съездить в Руан за покупкой какого-то необыкновенного материала, так никогда и не использованного, - с ними со всеми расплатилась моя мать из своих собственных денег - у нее были собственные доходы, которые она получала от небольшой фермы в ее родной деревне Сен-Кристоф.