Мишель сразу же взял себе в партнеры своего приятеля, молодого и веселого Франсуа Дюваля, который был уроженцем Эвре, что в Нормандии, но последние несколько лет работал управляющим на железоделательном заводе в Вибрейе. Эти двое скоро сделались большими друзьями, причем Мишель, который был на три года старше, всегда верховодил, тогда как его партнер был верным помощником и соучастником во всех его затеях.
Матушка ничего не имела против этого партнерства. По правде говоря, молодой Дюваль пользовался ее особым расположением, потому что неизменно спрашивал ее мнение обо всех предметах, начиная от производства железа и кончая ценами на рынке, причем с необычайным тактом и скромностью. До самого момента заключения сделки матушка не подозревала, что его подучил Мишель, впрочем, если бы она и догадалась, это ничего бы не изменило, и договор о партнерстве был подписан.
- Мне нравится молодой Дюваль, - по-прежнему говорила она. - Он уважает мнение сведущих людей, и у него такие приятные почтительные манеры по отношению к старшим. Я уверена, что мы хорошо поладим.
Оказалось, что она не собирается уезжать из Шен-Бидо, а намеревается задержаться там еще на некоторое время, несмотря на то, что аренда была передана Мишелю. Это никак не входило в планы новых партнеров, и Мишель, вместе со своим другом, всячески старались от нее избавиться.
- Они начали в-валить лес, - сообщал Мишель. - Скоро между нами и Монмирайлем не останется ни одного дерева.
Это, конечно, было неправдой. Не было срублено ни одного дерева, только то, что было необходимо согласно естественному ходу вещей.
- Нас это не касается, - спокойно отвечала мать. - Согласно условиям аренды, мы имеем долгосрочную договоренность касательно поставки дров для наших нужд.
- Я думал о том, - продолжал Мишель, - как это отразится на красоте пейзажа. Мне кажется, тебе лучше переехать в Сен-Кристоф, пока здесь еще не все испорчено.
Мать только улыбалась и не говорила ни слова, прекрасно понимая, что у него на уме. Затем наступила очередь Дюваля, который принялся за дело по-иному.
- Не кажется ли вам, сударыня, - начинал он, - что вам следует побеспокоиться о вашей ферме в Турени. Говорят, что в этом году очень сильные морозы, и многие виноградники померзли.
- У меня есть родственники, - отвечала она, - которым поручено следить за виноградниками.
- Я нисколько не сомневаюсь, - говорил молодой Дюваль, качая головой, но свой глаз все-таки лучше. Вы же знаете, как бывает, когда поручаешь свое добро другим.
Мать пристально смотрела на него и благодарила за заботу, однако по тому, как слегка подергивались уголки ее губ, я понимала, что ему не удалось ее провести. Она очень старалась не вмешиваться в управление заводом, но продолжала заботиться о семьях рабочих и вести домашнее хозяйство сына и его друга.
Эдме большую часть времени проводила у Пьера и его жены в Ле-Мане, она была гораздо более склонна к наукам, чем я, и Пьер по вечерам занимался с ней историей, географией и грамматикой и, конечно же, весьма основательно познакомил ее философией Жан-Жака.
А я оставалась дома, во всем помогала матушке и в то же время служила поверенной моего брата и его приятеля.
- З-знаешь, что ты должна сделать? - сказал мне Мишель однажды вечером, когда мы сидели втроем дома. Был перерыв между плавками, поэтому ни тому, ни другому не надо было идти в ночную смену, а матушка рано отправилась спать. - Ты должна сделать вид, что влюблена в этого вот Франсуа, а он - в тебя, и тогда мать так испугается, что тут же заберет тебя и увезет в Сен-Кристоф.
Это, несомненно, была блестящая идея, но лично у меня не было ни малейшего желания покидать Шен-Бидо и ехать с матушкой в Турень.
- Благодарю тебя, - ответила я, - но я не способна притворяться и играть какую-то роль.
Мишель казался разочарованным.
- Тебе и не надо ничего особенного делать, - уговаривал он меня, просто надо почаще вздыхать, стараться поменьше есть и делать несчастный вид, когда в комнату входит Франсуа.
Это было уж слишком. Сначала меня использовал Робер, чтобы обделывать свои дела в Париже, а теперь Мишель толкал меня на то, чтобы я привторялась влюбленной в его друга.
- Не желаю иметь с этим ничего общего, - с негодованием заявила я. Как тебе только не стыдно выдумывать такие глупости?
- Не дразни сестру, - вмешался Дюваль. - Мы избавим ее от участия в этом деле, если ей неприятно. Но ведь вы не можете воспрепятствовать тому, что я буду оказывать вам внимание, мадемуазель Софи? Я буду краснеть и смущаться в вашем присутствии и стараться сесть поближе к вам. Это вполне может оказать нужное воздействие на вашу матушку.
То, каким обазом эта затея, достойная всяческого порицания, подействовала на матушку, оказалось совершенно неважным; важно было то, что в результате изменились отношения между мной и Франсуа Дювалем.
Игра началась с шуток, которыми обменивались между собой Мишель с приятелем, с того, что они то и дело кивали и подмигивали один другому и придумывали разные уловки, чтобы оставить нас наедине, с тем чтобы потом нас застала матушка. Однако, вместо того, чтобы возмутиться и прийти в ужас при виде дочери, которая молча сидит рядом с молодым человеком или же, напротив, оживленно с ним беседует, матушка реагировала на это совершенно спокойно, можно даже сказать, потворствовала нашему сближению и, входя в комнату, говорила: "Не буду вам мешать, я зашла только за листком бумаги, а письма буду писать наверху".
Результатом этих ухищрений было то, что у нас с Франсуа появилась возможность лучше познакомиться друг с другом. Оказалось, что он не так уж безотказно подчиняется Мишелю, как я предполагала, и не прочь сменить его влияние на мое. Да и я оказалась не такой уж простушкой, способной лишь на то, чтобы делать домашнюю работу да служить помощницей и посредницей в их затеях. Оказалось, что у меня есть собственное мнение и что я вполне могу привязаться к человеку. Короче говоря, мы и в самом деле полюбили друг друга, и нам незачем стало притворяться. Взявшись за руки, мы отправились к матушке и попросили ее благословения. Она была очень рада.
- Я видела, что все к тому идет, - сказала она нам. - Ничего не говорила, но видела: все к тому идет. Теперь я знаю, что Шен-Бидо будет в надежных руках.
Мы с Франсуа посмотрели друг на друга. Неужели матушка с самого начала все задумала сама, а мы ничего не подозревали?
- Вы поженитесь, как только Софи достигнет совершеннолетия, а это значит, не раньше осени восемьдесят восьмого года. К тому времени она получит свою часть наследства, а я еще кое-что к этому добавлю из своих средств. А пока старайтесь получше узнать друг друга, и ваша привязанность станет еще крепче. Очень полезно, когда молодым людям приходится немного подождать.
Я считала, что это нечестно. Матушка сама вышла замуж, когда ей было двадцать два года. Оба мы готовы были возражать, но она нас остановила.
- Вы, кажется, забыли о Мишеле, - сказала она. - Ему понадобится некоторое время, чтобы привыкнуть к новому положению вещей. Если вы хотите моего совета, вам следует пока держать свое обручение в тайне, пусть он привыкает постепенно.
Итак, Мишель оставался в неведении, не подозревая о том, что мы с Франсуа полюбили друг друга, и прошло довольно много времени, пока он, наконец, обнаружил это обстоятельство.
Тем временем мой старший брат Робер снова попал в беду, у него были весьма серьезные неприятности. Они начались еще тогда, когда был продан Брюлоннери. Оказалось, что Робер, не поставив в известность ни отца, ни мать, заложил это имение со всем, что в нем находилось, некоему коммерсанту с улицы Сен-Дени и арендовал на эти средства ювелирную лавку под названием "Le Lustre Royal"*. Когда же он обанкротился, и Брюлоннери было продано для уплаты долгов, он игнорировал то обстоятельство, сделав вид, что забыл о нем. Теперь же, когда задолженность по арендной плает за лавку достигла внушительных размеров, этот коммерсант, которого звали мсье Руйон, решил наложить арест на закладную, предотвратив таким образом возможность выкупа Брюлоннери, и вдруг обнаружил, что имение было продано еще в тысяча семьсот восьмидесятом году. Он немедленно подал на брата в суд, обвинив его в мошенничестве. Мы впервые узнали об этом деле из отчаянного письма Кэти, которая писала нам, что Робер заключен в тюрьму Ла-Форс. Это было в июле тысяча семьсот восемьдесят пятого года.