И снова мы с матушкой предприняли утомиельную поездку в Париж, взяв с собой для поддержки Пьера, и снова начался бесконечный судебный процесс - на этот раз Робер фигурировал как изобличенный мошенник и сидел в одной камере с обычными преступниками.
Мы с Пьером не позволили матушке навестить Робера в тюрьме, а поехали туда сами, оставив ее дома с Кэти и маленьким Жаком; и мне казалось, что я снова нахожусь в фойе театра...
Брат по-прежнему выглядел, как настоящий денди, был одет, словно для приема - в чистой рубашке и галстуке, которые ему приносил каждый день из Пале-Рояля его слуга вместе с вином и провизией, которыми он делился со своими товарищами по заключению - несостоятельными должниками, моешнниками и мелкими воришками.
Эти господа, их было около десятка, занимали помещение, в два раза меньшее, чем главная комната нашего дома в Шен-Бидо; воздух туда проникал через решетку в сырой стене, а постелью узникам служили соломенные матрасы.
- Я прошу прощения, - сказал Робер, подходя к нам со своей обычной улыбкой и указывая широким жестом на окружающую обстановку. - У нас, конечно, тесновато, зато все они отличные ребята.
После этого предисловия он стал представлять нам своих товарищей, словно находился у себя в гостиной и знакомил друг с другом своих гостей.
Я просто поклонилась, не сказав ни слова. Но Пьер, вместо того, чтобы держаться с подобающим достоинством, стал пожимать руки каждому из этих мошенников, спрашивая всех, в том числе и собственного брата, не может ли он чем-нибудь помочь. Тут же завязался оживленный разговор, каждый стремился изложить свое дело, а я осталась стоять у двери, привлекая внимание тех, кто не мог добраться до Пьера, пока один из них, оказавшийся посмелее прочих, не подошел ко мне и не схватил меня за руку.
- Робер! - позвала я так громко, как только посмела, потому что мне не хотелось привлекать всеобщее внимание, и брат, только тут сообразив, что я нахожусь в бедственном положении, деликатно пришел мне на выручку.
- Здесь, в Ла-Форсе, мы не отличаемся особой учтивостью, - сказал он. Но ты не беспокойся. Если ты оставила свои драгоценности дома...
- Ты прекрасно знаешь, что у меня их нет, - сердито сказала я, поскольку мой страх сменился возмущением. - Лучше скажи, как ты собираешься выпутываться из этого положения?
- Я предоставлю это Пьеру, - ответил он. - У него есть ответы на все. Кроме того, у меня есть друзья, занимающие высокое положение, и они сделают все, что возможно...
Я слышала подобное и раньше. Мне никогда не приходилось встречать этих влиятельных друзей, если не считать герцога Орлеанского, однако было весьма маловероятно, что этот последний придет Роберу на помощь и станет вызволять его из тюрьмы.
- Знай только одно, - сказала я ему, - матушка не станет еще раз платить, чтобы помочь тебе выпутаться, и на мою долю наследства тоже можешь не рассчитывать.
Робер похлопал меня по плечу.
- У меня и в мыслях не было обращаться к ней или к тебе, - ответил он. - Что-нибудь обязательно подвернется. Так всегда случается.
Красноречие Пьера оказалось бессильным, оно не могло спасти нашего брата. Не помогло и специальное ходатайство перед судьями. Спасительницей Робера оказалась Кэти. Она сама встала за прилавок в лавке номер двести двадцать пять в Пале-Рояле, оставив Жака на попечение своих родителей. К откябрю месяцу у нее оказалось достаточно денег, чтобы взять Робера на поруки, догоовриться с его кредитором мсье Руйоном и добиться освобождения мужа из тюрьмы.
- Я знала, что Кэти способна на решительные действия, когда возникает критическая ситуация, - заметила матушка, когда мы об этом услышали, ибо к тому времени мы уже вернулись домой и жили в Шен-Бидо. - Если бы я не была уверена, что у нее есть характер, я бы никогда не выбрала ее в жены своему сыну. Твой отец гордился бы ею.
Эти месяцы, полные волнений и беспокойства, сказались на здоровье матушки. В течение лета то и дело приходилось ездить в Париж. Ей никогда не нравилась жизнь в столице, и теперь она нам заявила, что не имеет ни малейшего желания снова ступить на парижские улицы.
- У меня осталось одно желание в жизни, - говорила она, - это пристроить вас обеих, тебя и Эдме. И тогда я уеду в Сен-Кристоф и буду доживать свой век на ферме, среди виноградников.
Это было сказано без обиды и сожаления. Ее рабочая жизнь подходила к концу, и она это понимала. Все чаще и чаще она уезжала в Турень, взяв с собой Эдме и меня, и приводила в порядок свое маленькое имение Антиньер, доставшееся ей в наследство от отца, Пьера Лабе, с тем, чтобы оно было готово к тому времени, когда она решит там поселиться.
- Скучно? - презрительно возражала она нам, когда мы пытались ей внушить, что ферма стоит вдали от всего, на довольно большом расстоянии от самой деревни. - Разве может человек скучать, когда у него столько дел, как у меня? Коровы, куры, свиньи, поля, которые нужно обрабатывать, сад и виноградники на холме. Если в таких условиях не можешь себя занять, лучше вообще не жить на свете.
Однако, прежде чем она смогла уехать, оставив на нас Шен-Бидо, ее гордости был нанесен еще один удар. На сей раз виновником был не Робер, а Мишель.
Как-то раз, когда мы с матушкой были в отсутствии - мы уезжали в Сен-Кристоф, - Франсуа решил, что пришло время сообщить Мишелю о нашей помолвке. Он принял это хорошо, гораздо лучше, чем предполагал Франсуа, сказав, что шутка обратилась против него самого и что так ему и надо.
- Теп-перь остался только один выход, - сказал он мне, когда я вернулась. - Надо, чтобы здесь с нами жила Эдме, мы составим отличную четверку. Она всегда была на моей стороне, когда мы были детьми.
Можно было подумать, что будущий брак между мной и Франсуа напомнил ему о далеких старых временах, когда был жив наш отец, а он был лишним в семье, чем-то вроде отверженного.
- Уверяю тебя, все останется по-прежнему, - говорила я ему. - Франсуа тебя очень любит, и я тоже. Никакой разницы не будет, ты, как и раньше, будешь хозяином, а он - твоим партнером.
- Легко г-говорить, - с горечью возражал мой брат. - Вы с Франсуа, словно голубки в небесах, а я внизу, и один.
Я расстроилась и пошла к Франсуа, но он не придал этому большого значения.
- Ничего страшного, - заявил он. - Он скоро привыкнет к этой мысли.
Я спросила Эдме, как она смотрит на то, чтобы жить с нами и взять на себя матушкины обязанности по ведению бухгалтерии - у нее была хорошая голова, - но она решительно отказалась.
- У меня совсем другие планы, - сказала она, - и поскольку ты сама заговорила о будущем, я могу тебе сообщить, в чем они состоят.
Исполненная гордости и собственной важности, она рассказала мне, что за ней ухаживает некий мсье Помар, человек, значительно старше, чем она, имеющий весьма прибыльную профессию fermier general* Сен-Венсенского аббатства в Ле-Мане - в те времена так назывался человек, занимавшийся сбором налогов и пошлин, значительная доля которых оседала в его собственном кармане. Пьер знает, хотя относится к этому без всякого одобрения, поскольку всякий откупщик внушает ему отвращение просто из принципа.
- Мсье Помар ждет только официального объявления о вашей помолвке, и тогда будет говорить с матушкой относительно нашей собственной.
Итак... Она оказалась верна своему обещанию выйти замуж за пожилого и богатого человека - если мсье Помар и не был Крезом, то богатым он был несомненно.
- Ты уверена, - нерешительно спросила я ее, - что поступаешь правильно, что все это не просто желание не отстать от меня?
Эдме вспылила, раздосадованная моим предположением.
- Конечно, уверена, - отвечала она. - Мсье Помар очень образованный человек, и мне будет гораздо интереснее жить с ним в Ле-Мане, чем с вами в Шен-Бидо или с матушкой в Сен-Кристофе.
Ну что же, она сама будет решать. Это не мое дело. И вскоре после этого, с полного одобрения нашей матушки, мы обе были официально обручены. Более того, матушка согласилась с тем, что Эдме нет нужды ждать, пока она достигнет совершеннолетия, и мы, таким образом, сможем венчаться одновременно, устроив двойную свадьбу летом восемьдесят восьмого года.