За обедом Робер развлекал нас рассказами о простонародном Лондоне, издеваясь над городом, который его пригрел, над его обитателями и своими товарищами-эмигрантами, с полным равнодушием игнорируя помощь, которую ему оказывали и те, и другие. Но, когда мы после обеда перешли в гостиную, он вдруг сказал:
- С какой стати, старик, ты убиваешься на этой алансонской стекловарне, когда ты мог бы арендовать какое-нибудь солидное предприятие вроде Ла-Пьера. Матушкино наследство плюс то, что ты получил за церковные земли, составили бы вполне приличную сумму.
У меня упало сердце. Эта тема могла привести нас к драматическим событиям, которых я так опасалась. Я бы с удовольствием ушла из комнаты под каким-нибудь предлогом, но было поздно: Робер, входя в гостиную, плотно прикрыл за собой дверь.
Мишель медленно подошел к камину и встал на коврик, заложив руки за спину. За обедом он выпил вина, и на его сером нездоровом лице горели два красных пятна.
- У меня не б-было выхода, - ответил он, наконец. - В седьмом году мы с Эдме затеяли одно предприятие. И п-потеряли все, что у нас было.
Робер удивленно поднял брови.
- Значит, я не единственный игрок в этом семействе, - заметил он. Что, скажи на милость, вас-то заставило пойти на риск?
Мишель помолчал.
- Т-ты заставил, - сказал он.
Ничего не понимая, Робер смотрел то на него, то на Эдме.
- Я? - спросил он. - Как же я мог это сделать, если вы были здесь, а я в Лондоне?
- Т-ты меня не п-понял, - сказал Мишель. - Я это сделал п-потому, что думал о тебе. Мне хотелось д-добиться успеха там, где ты потерпел поражение. Н-ничего не вышло. Мне кажется, ответ надо искать в том, что у нас у обоих, и у тебя, и у меня не хватает не только таланта нашего отца, но и его мужества. После меня детей не останется, а вот твой Жак, возможно, передаст будущим поколениям эти его свойства.
Не обязательно Жак, подумала я. Есть и еще дети, брошенные отцом в Лондоне, они тоже могут это сделать.
- Где вы потеряли свои деньги? - спросил Робер.
- В Р-ружемоне, - ответил Мишель.
Мне никогда не забыть лица Робера в этот момент. На нем попеременно отразились удивление, потом восхищение, жалость и, наконец, стыд.
- Мне очень жаль, - проговорил он. - Если бы я мог, я бы вас предупредил.
- Не надо жалеть, - отозвался Мишель. - Мы, по крайней мере, кое-чему научились. Я теперь знаю предел своим возможностям, а также возможностям страны.
- Страны?
- Да. Наш план состоял в том, чтобы п-пользоваться доходами наравне с рабочими. Ты, верно, ничего не слышал о Гракхе Б-бабефе, который предпочел гильотине самоубийство? Он считал, что вся собственность, все богатства должны делиться поровну между всеми людьми. Он был моим д-другом.
Наш эмигрант, держа в руках очки, смотрел на младшего брата, раскрыв рот. Их разделяло не только тринадцать лет, но еще и целое столетие идей. Возможно, королевская тюрьма и научила Робера некоторому смирению, но он, тем не менее, оставался человеком восемьдесят девятого года, тогда как Мишель и Эдме принадлежали будущему, которое нам не суждено было увидеть.
- Другими словами, - медленно проговорил Робер, - вы сделали ставку на мечту.
- Назови это так, если тебе нравится, - ответил Мишель.
Робер подошел к окну и выглянул в сад. Дети ловили бабочек на лужайке.
- Если хорошо подумать, то моя ставка тоже была мечтой, только несколько иного рода, чем ваша.
Все мы замолчали, и молчание длилось до тех пор, пока Мишель не начал кашлять, и мы вдруг вспомнили о том, что ему предстоит. Он сел, задыхаясь, и стал махать нам рукой, чтобы мы не обращали на него внимания.
- Не т-тревожьтесь, - сказал он. - Это скоро проходит. Софи слишком хорошо меня накормила. - Он посмотрел на брата и улыбнулся. - А что сталось с бокалом?
- С бокалом?
Робер, слишком недавно возвратившись в настоящее, растерялся, но только на секунду. Потом, взглянув на меня, подошел к шкафчику у стены.
- Вот он, здесь. Единственная вещь, которую я привез с собой из Англии. Однажды я его чуть было не потерял, но это уже другая история. - Он открыл шкафчик, достал бокал и показал его Мишелю. - Видишь, на нем нет ни единой царапины, - сказал он. - Но я не дам тебе его трогать, говорят, он приносит несчастье.
- Мне это уже не страшно, - возразил Мишель. - Все несчастья со мной уже произошли. Дай мне его подержать.
Он протянул руку, взял бокал и стал его медленно поворачивать то в одну, то в другую сторону. Свет из окна упал на лилии, выгравированные на его стенках.
- Да, это были мастера, нужно отдать им справедливость, - и отец, и дядя, - сказал Мишель. - Я сотни раз пытался сделать что-либо подобное, но у м-меня ничего не п-получалось. Ты оставишь его у Софи?
- До тех пор, пока его не востребует Жак, - ответил Робер.
- Он этого не сделает, - сказал Мишель. - Он принадлежит Бонапарту. Жак пойдет за Первым Консулом в сибирские степи и еще дальше. Надо было тебе завести побольше сыновей. Очень жаль, что т-твой второй брак закончился т-так же трагически, как и первый.
Робер ничего не ответил. Он взял бокал у Мишеля и поставил его обратно в шкафчик. Я по-прежнему была единственной хранительницей его тайны.
- Поздно нам, старик, затевать совместное дело, - сказал Мишель. - Все очень п-просто, я вряд ли проживу больше полугода. Но я буду рад твоему обществу, если ты поселишься с нами, хоть ты и эмигрант, черт тебя побери. Ведь ты не возражаешь, Эдме, правда?
- Конечно, нет, если тебе этого хочется, - ответила Эдме.
- А потом, когда меня не станет, ты можешь вернуться к Софи и наслаждаться комфортом в доме господина мэра. Как ты на это смотришь?
Теперь настала очередь Робера вспомнить, как они расстались на улице Треверсьер. Горечь и озлобление, которые он тогда испытывал, были забыты, исчезли навсегда после слов Мишеля. Как изменились оба брата: Робер, некогда блестящий денди, сгорбился, платье висело на нем, как на вешалке, крашеные волосы были тронуты сединой, глаза скрывались под очками; а бвыший террорист Мишель, гроза всей округи Мондубло, готовый сражаться с целым миром, превратился в умирающего старика, которому осталась только одна последняя битва.
Если бы они знали это тогда, повторяла я себе, если бы только знали, может быть, они вели бы себя иначе, может быть, не стали бы ссориться. К чему тогда все то, что было потом - одиночество, злоба, мучительная тоска?
- Я поеду с тобой, - сказал Робер. - С радостью и гордостью. А все эти разговоры, что тебе осталось жить полгода... Это мы еще поспорим, я, во всяком случае, даю тебе год. Если выиграю, тем лучше для нас обоих. А если проиграю, то, по крайней мере, не придется платить.
Ясно было одно: ни лондонские туманы, ни мрачная камера королевской тюрьмы, ни близкая смерть Мишеля - ничто не могло изменить его натуру игрока, лишить моего старшего брата чувства юмора.
Глава двадцатая
Мой старший брат проиграл пари. Мишель умер через шесть месяцев, в апреле тысяча восемьсот третьего года, слава Богу, без особых мучений. Еще за день до смерти он продолжал работать, и конец наступил внезапно, во время приступа кашля. Вот только что он разговаривал с Эдме, а в следующую минуту его не стало. Мы привезли тело в Вибрейе и похоронили на кладбище, где со временем буду лежать я сама, а после меня - мои сыновья.
Никто из нас не желал, чтобы продлилась его жизнь. Силы его угасали, а примириться с жизнью инвалида, коротающего свои дни в покойном кресле, ему было бы очень трудно. Присутствие брата очень скрасило его последние месяцы. Робер, по словам Эдме, обращался с ним так ласково, что лучшего нельзя было и желать. Он стелил Мишелю постель, помогал ему одеваться, сидел с ним ночью, когда приступы кашля становились особенно жестокими. И все это делалось легко и весело.
- Я не хотела, чтобы он с нами ехал, - призналась Эдме, - но уже через две недели поняла, что на него вполне можно положиться. Если бы не он, я не знаю, как у меня хватило бы сил встретить конец.