— Крошка, но не идиот. Ясно тебе? — со своей стороны поинтересовался Вукович, но и Йолан хотелось доспросить свое.
— Бежим, значит? Убегаем, свистунчик? Надоело заливать?
— Сказать, драгоценная, что́ не надоело? — ответил Вукович вопросом на вопрос.
Но пойти в своем взаимном любопытстве дальше им не удалось: кухонная дверь распахнулась, и Йолан так и не узнала, что же не надоело Беле Вуковичу — завидев великана, молодой человек сразу забыл про спор и опять ухватился за ручку двери (наружной), которую распахнул срыву, но опоздал буквально на сотую секунды: Хайдик поймал его за шиворот и сам захлопнул дверь у него перед носом.
Воистину, не только пути господни неисповедимы, но и тропы души нашей. Ибо вполне закономерно (или, проще, естественно), что Йолан охватила гадливость при виде Вуковичевых сборов, и столь же понятно, что он не желал заводиться из-за нее, — как и то, что нервы Хайдика не выдержали, но, с другой стороны, промолчи Йолан, не дай себе волю (и не ответь ей Вукович, уйди поскорее, а Хайдик проторчи на кухне чуть подольше), все сложилось бы иначе. Ну, а так и Йолан струсила, и Хайдик, как сказано, трусил перед ней, опасаясь, не взяла бы над ним верх (что в данной ситуации казалось очень вероятным: Йолан побаивалась, правда, тяжелой мужниной руки, но угрызений совести не испытывала — одно горькое озлобление против обоих мужчин и вообще всех мужиков, против целого света, и чем сильней трусила, тем больше озлоблялась). Однако нахальство спускать ей Хайдик тоже не собирался, а поскольку его расстроенные чувства не могли дольше выносить пребывание на кухне, решил: все что угодно, только не с глазу на глаз с Йолан, даже паршивца этого лучше попридержать пока вместо громоотвода, — Вуковича-то Хайдик ничуть не боялся (а что Вукович его боялся, контрдоводом вообще служить не могло).
Итак, Хайдик за шиворот направил Вуковича прямиком на кухню, и для стороннего наблюдателя молодой человек не представлял импозантного зрелища, наоборот, вид у него был решительно презабавный, Йолан даже усмехнулась про себя и вместе со злорадством удовлетворение проступило в ее взгляде, удовлетворение и признательная любовь к своему исполину-мужу впервые после его возвращения домой; ее карие миндалевидные глаза залучились той самой веселой теплотой, что так пленяла Хайдика, но он не смотрел в ее сторону. И вот вам опять случайность: глянь он на нее, засеки согласную с ним ухмылку, и не потащил бы Вуковича на кухню, а тут же выкинул, в чем есть, за порог и, облегченно расхохотавшись, супруги с довольным хрюканьем полезли бы в постель, — даже хранимое еще подушкой чужое тепло шофера бы не смутило. Но слишком он был занят своими переживаниями и Вуковичем — у того ноги стали как ватные, пришлось волочить его, как тряпичную куклу, — и, не глядя по-прежнему на Йолан (и упуская опять благоприятный момент), шмякнул его на стул, а сам уже две бутылки достал из холодильника, одну поставил перед Вуковичем, с другой сел напротив.
— Пей! — рявкнул он.
И Йолан сразу перестала улыбаться.
Вукович отрицательно затряс головой: он за рулем, тут же пожалев о своем глупом ребяческом промахе — на это ведь может быть один ответ, а именно: не беспокойся, крутить баранку тебе больше не придется. Но, странное дело, чудной этот нескладеха буркнул только: «Неважно», из чего Вукович заключил: перед ним честный человек, а иначе дурак — что на уме, то и на языке, и его не пристукнет. Ободренный этим открытием, он ожил, подняв выжидающий взор на Хайдика.
— Пей, говорят! — взревел тот, даже побагровев.
«Ого, с ним надо поосторожней, кажется, с приветом», — подумал Вукович и отпил немножко.
И Хайдик приложил бутылку к губам, одним духом вытянув половину. Молча они уставились друг на друга. Вукович ждал, что скажет Хайдик, но тому сказать было нечего, и, смутясь, он отворотился. А на пороге явилась Йолан в ожидании, что будет. Свои длинные, до бедер, темные волосы она собрала в пучок, халат стянула пояском, что выгодно обрисовало ее роскошную фигуру, — в домашних туфлях, с соблазнительно выглядывавшими из-под халата ладно вылепленными икрами, она была желанна и прекрасна. Ослепительное ее явление еще сильнее смутило Хайдика, и он отвел взгляд, чувствуя, что от него чего-то ждут — уж коли втащил молодца, давай, действуй, — и опять приложился к бутылке, допив оставшуюся половину, но на ум так ничего и не пришло.