— Давай! — вскрикивает Фрост повторно, когда лезвие теневой косы за миг оказывается у него возле горла; он не боится умереть даже как Дух. Он хочет умереть сейчас. Избавление ведь… Это проще, нежели чувствовать всё, что взрывается внутри, — Давай, тварь! Убей меня, как убил Джейми! Давай, паскуда! Ты победил! Победил! Ты вырвал у меня душу и жизнь! Давай, не медли!
— Повтори? — Кромешник почти осекается, замирает.
Он, решивший просто таким способом припугнуть мальчишку, вернуть его в адекватное состояние, не ожидал такого. Совсем не этого — ни этих слов, ни криков признания, настолько отчаянно искренних, истерических, ни, уж тем более, слез мальчишки, катящихся ручьем из голубых глаз.
— Твой человеческий мальчишка? — Питч прищуривается и опускает косу, не понимая теперь полностью, что происходит.
— Как будто ты не знаешь! Не притворяйся! Это ты! Ты его убил! Из-за тебя он… Он… — Джек задыхается, не в силах продолжить, вспоминая взгляд мальчика, зеленую клетчатую рубашку, след чужих пальцев на запястье…
Ледяной Дух задыхается от осознания того, что произошло и чувствует, как сам теряет связь с реальностью от боли и неимоверной опустошенности внутри, от горечи потери любимого близкого существа. Это чувство пустоты и жалости, беспомощности горячкой захватывает его — поглощает подобно вечности в холодном вакууме. Он ведь заслужил это своей беспомощностью, одним мигом после которого рухнуло все, и словно он сам, в то ущелье…
Джейми?
Упасть в бездну страдания и печали, страшную и глубокую, не дает всё тот же ненавистный, горящий огненным янтарем, взгляд. И пальцы — горячие, с острыми когтями — пальцы, впивающиеся ему в голову, зарывающиеся в волосы… И мальчишка полностью теряет связь с тем, где он, вновь видя перед собой ржавый железнодорожный мост, счастливую улыбку ничего не понимающего Джейми, и надрывно в забвение пожирающей боли кричит, кричит так, что срывает голос и рвет связки. Это его самый страшный кошмар наяву, из которого невозможно выбраться или даже забыть на мгновение.
А Король видит то, чего не совершал, но так упорно кричал глупый Снежный Дух. Видит всё, вплоть со своего личного изгнания три года назад. Видит заурядную детскую жизнь человеческого ребенка, видит его радости и проблемы, видит игрища с Джеком, морщится от сладких сказочных снов Песочника и по истечению одинаковых двух лет понимает, что не так с этим мальчиком.
Сны.
Сны приелись, слащавость добра приелась так, что человеческий ребенок начал забывать об опасности, но тупой Хранитель Снов ничего не замечал, вливая в детское хрупкое сознание всё больше света и добра — уверенности, что ребенка ничего не тронет, истлевая последний страх, последние крохи здравой опасности перед неизвестностью.
Перейти дорогу, не посмотрев по сторонам? Почему же нет? Пойти ночью по темным закоулкам? Что плохо в темноте? Темнота ведь не навредит!..
Рык Кромешника, когда он видит, через воспоминания Джека и их связь с мальчишкой, жизнь последнего, потому что грань, где добро и зло стерлась, ровно, как и под конец третьего года начала истлевать сама вера в добро, потому и диким Кошмарам наконец удалось проникнуть в сон мальчишки. Но, как бы они не пугали, Джейми уже отвык от этого нужного страха, осталось просто любопытство и слепая вера, что с ним всегда всё будет хорошо.
Украсть из магазина ненужный брелок по совету старшеклассников? Да что здесь такого? Не наругают — детей любят! Попробовать дурь в затяг? А что в этом плохого? Почему так запрещено? Это ведь вызывает улыбку и хорошее настроение! А когда настроение хорошее, значит ты добрый — тебя все любят! Сесть к педофилу в машину? Ну, это же дядя фермер с дружелюбной улыбкой! Масляный, жадный взгляд и вовсе можно пропустить. Ну ничего, что сделал больно руке, чуть не сломав, он ведь не хотел!.. Джейми полностью забыл, что такое инстинкт самосохранения, страх, опасения, грань которую нельзя переступать. И вот. Ему лишь стало любопытно, каково это — летать, как во сне…
Часы? Дни? Годы?
Сколько Джек это видит? Видит и чувствует не свою жизнь? Сколько это продолжается в его сознании? Ледяной молоденький Дух теряет счет времени и понимания реальности: он тонет в чужом безволии и наивности, вере добра, в ощущении обволакивающего мягкого мира и… ничего не может сделать. Видит, словно это он сам, и не может вернуться в осознанность, видит и начинает понимать всю трагичность и мерзость Света, и от этого ужасается ещё больше, настолько, что чувствует, как будто сам умирает, истлевает, как будто вновь у него останавливается сердце.
Предательство от добра? Насаждение того, что Свет всегда защитит? Как он был слеп и глуп все эти года. Боль лезвиями разрывает его морозную душу, а видение моста и та самая вера что он — то есть Джейми — полетит, по правде полетит, душат калеными жгутами, впиваясь в глотку и в легкие, и Джек, не выдержав, кричит снова, сипит, вырывается, но не может остановить видение до последнего.
Джек, бессильно взвыв, понимает с ужасающим ощущением, что Джейми верил в полет, не испугавшись даже тогда, когда почувствовал нестерпимую боль от острых камней, которые от удара разрывали его внутренние органы.
Темнота поглощает, наконец и спасительно, и Дух Холода задыхается, ощущая всё ещё себя безвольной куклой-человеком в иллюзии защищенности, не то растерзанной марионеткой света и добра. Но на счастье, в последнем островке себя осознанного, Джек медленно теперь ощущает пол, все тот же литой и каменный — плиты ледяного, покрытого острыми морозными узорами, пола в сырых подземельях. В горле песок и глотку дерет словно крапивой. Джек обессилено опирается дрожащими руками об черно-белый камень, низко держа голову опущенной, и жмурится, не в силах сделать хоть одно движение, не говоря уже о том, чтобы пошевелиться или что-то сказать.
Убивающая усталость и горечь накатывает новой беспощадной волной, и его шатает в сторону, а тишина просто дьявольская, уничтожает своим мертвым укором. И он этому поспособствовал…
Джек медленно, словно в дреме, приходит в себя, обнаруживая, что сидит посередине того плаца на котором сражался с Кромешником. Если это можно назвать сражением.
Его посох где-то недалеко, но сейчас юному Духу Холода плевать, настолько всё равно, что даже, если бы сейчас его оружие второй раз сломали и выкинули в пропасть, он бы мало придал этому значение.
Всё! Всё за что он боролся, всё что было смыслом!
Тот, кто стал смыслом, чтобы радоваться, дарить ту самую радость… Какая же мерзость и тупость. Джек морщится и, наконец, медленно поднимает голову, боковым зрением замечая темную фигуру возле одной из стен подземелья. Кромешник, как ни странно для своего статуса и меры поведения, мрачнее тучи и всё такой же злой, сидит возле стены на полу, вытянув одну ногу, на другую же, поджав к груди, опирается сложенными руками, и явно сейчас не заинтересован в Джеке; взгляд Короля устремлен сквозь беловолосого мальчишку куда-то вдаль, вне пространства.
— Долго? Сколько времени прошло? — сипло едва выговаривает Джек, желая вообще заткнуться и просто провалиться ещё глубже, — Сколько… месяцев… лет?
— Лет? — едва ли насмешливо переспрашивает Дух Страха, впервые за все эти часы, переводя взгляд на паренька, — Сутки, Джек. Ты не в себе сутки.
— Орал? — кривя губы, продолжает Ледяной Дух, даже не обращая внимания на ядовитую усмешку Короля Кошмаров.
— А по собственным ощущение сорванных связок разве не ясно?
Питчу вовсе не до пререканий и даже не до оскорблений. Он-то думал, что вновь защитнички веры и чуда решили его потерроризировать, настроить единственного нормального против него окончательно, а тут… Это злит его, злит и выбешивает, ровно и то, что пришлось пройти самому Фросту за это короткое время. Питч незаметно скашивает взгляд, мельком скользя по мальчишке. Хреново сейчас ему…