Год, два, три, четыре… Джейми растет, постепенно перестает его видеть, другие дети тоже вырастают и он утрачивает с ними связь. Всё хорошо, в него начинают верить другие, но та — настоящая связь с первыми обрывается и его это подламывает. Всё замечательно и Вера процветает, но Джеку она с каждым годом становится ненужной всё больше. Хранители с воодушевлением собираются у Северянина и обсуждают очередное Рождество, а он слоняется серой тенью по замку, не чувствуя даже крупицу счастья и веселья, в конце концов улетая в Америку.
Всё очень хорошо и про Джека Фроста уже во всю рассказывают детишки во дворе и мечтают с ним поиграть, но он лишь сторонится и только оставляет «подарки» на морозных окнах. Ему больше не нужны дети и наступает острая апатия, вместе с нежеланием кого-либо видеть. Его спасает еще несколько раз тень, оберегая от пакостных фейри или от злобных духов лесов, а Джеку только больно, когда теплая тьма обвивает запястье; хуже только видеть грозных Кошмаров — тогда вовсе хочется выть.
Свое поведение он уже не хочет даже объяснять. Просто скитается, делает работу на автомате и даже не собирается лезть себе внутрь, понимая, что там просто адская белая мгла сжигает всё холодом и пустотой. Одиночеством. А кричать уже нет сил.
Только вот погода в корни с ним не согласна, и через несколько дней случается буря; Джек сам её провоцирует, прилетая в северный городок Финляндии. Он уже просто не может ничего с собой поделать, а погода реагирует, создавая ледяной шторм, в эпицентре которого Фрост, стоит посреди маленькой темной улицы и не понимает, как остановить творящийся вокруг белый хаос. Он даже не знает с чего начать, и уже даже не хочет прекращать — пусть хоть погода выплеснет свое негодование и злобу, раз он не может.
Джек не отходит назад, не прикрывается руками или посохом, когда сотни острых снежинок врезаются в кожу и колят ледяными иглами. Молоденький Дух только прищуривается и безвольно опускает руки, едва удерживая в онемевших пальцах посох. А температура всё падает, замораживая деревья, фонарные столбы, дома и машины, пробирая своим холодом даже его. Заставляя едва заметно передернуть плечами от мороза.
Джеку наверное впервые за всё время становится не по себе от его же стихии: становится холодно и неуютно с каждой минутой. Но в свою упертость, и в копилку апатии, Фрост не улетает и даже не сдвигается с места, думая, какого же черта с ним происходит.
— Холодно… — одними губами, понимает, что это его первые слова за несколько дней, но ничего поделать с собой он не может, и внешняя стужа лишь дополняет то, что творится внутри.
Ледяной Джек не может замерзнуть, но ему холодно и он начинает мелко дрожать, отчасти понимая причину отказа от своей же стихии. Ему мёрзло, мерзко, одиноко и больно. Но он упрямый осёл и просто сдается на буйство метели, прикрывая глаза и понимая, что с ним что-то не так; в душе у него что-то не так.
Но спустя секунды последние фонари на улочке гаснут, а на снежного мальчишку позади накидывается нечто теплое, и буря, вровень эмоциям Джека, моментально изменяется, затихая слишком быстро.
Нечто теплое, тяжелое, и явно черное до пола, закрывает его спину и плечи, и в тишине затихающего ветра слишком оглушительно ударяется посох, падая на асфальт, выпав из ослабевших пальцев Джека.
То забытое чувство не проходит, вровень и шоку парнишки, а его плотнее прикрывают теневой тканью, полностью закутывая, и сильные руки обнимают со спины, а над ухом, впервые за все эти годы, звучит такой знакомый шелестящий голос:
— Извини, был далеко. Собирал новую армию.
Джек лишь прерывисто выдыхает, позволяя дрожи пройтись по телу, и закрывает глаза, с каким-то немыслимым облегчением и тоской откидывая голову назад, прижимаясь к худому плечу затылком.
Все чертовски становится правильно: и его угомонившиеся эмоции, и темная устрашающая улица, и тени, жуткими силуэтами расползающиеся вокруг, и этот, судя по всему, теневой плащ, заботливо накинутый на него… И, главное, эти темные горячие объятья. Морозный Дух едва ли устало улыбается, сдается и нежится в сильных руках, задавая такой ненужный сейчас вопрос:
— И когда хочешь напасть?
Позади слышится знакомая усмешка, едкая, но вовсе не злобная.
— Когда ты пожелаешь.
— Тогда, прямо сейчас…
========== III Сказка ==========
Тьма, вот что он видит первым, погружаясь под лед в морозное озеро. Он наблюдает как вокруг него скапливается тьма и ощущает запоздалый легкий страх. А потом видит её — Луну, яркую, полную — она светит где-то там, над водой. Джеку она кажется безмолвной и холодной, немного жестокой, и даже несмотря, что постепенно его окутывает её холодный свет всё больше, априори тому, что он погружается только глубже, мальчику становится только холоднее: больнее ото льда — воды сковывающей тело, и паника постепенно усиливается. Но ведь он всё равно уже мертв, так к чему ему паниковать — зачем? Джек не знает, почему еще не захлебнулся, или уже захлебнулся, просто холод внутренний смешался с холодом внешним. Он не знает, почему еще не потерял сознание от нехватки кислорода и не понимает, почему с каждой секундой ощущения не убавляются, а наоборот, растут, и его чувствительность повышается в несколько раз, а свет Луны становится до рези в глазах ярче, невыносимее.
Для него это пытка, самая настоящая и самая жестокая — неужели и умереть теперь спокойно нельзя? Ему и так больно от пронизывающего насквозь жестокого холода.
Но вот еще одно мгновение проходит и истерзанное сознание понимает, что свет Луны постепенно тускнеет, становится приглушенным, а еще где-то там вверху часть дыры во льду медленно затягивается, и Джек знает, что, наверное, это всё — отмучился; он уже не чувствует ни рук, ни ног, так же как своего сердцебиения, парень даже замечает на последнем островке сознания, что дышать тоже перестал, и это, похоже, его конец. Только вот вокруг глубокая темно-синяя мгла воды, густая тишина и не отпускающий его поток неяркого света, который не дает спокойно прикрыть глаза. Да почему же?
Страх появляется вновь, когда он осознает, что вдруг это навсегда, вдруг это его пытка за то, что погубил свою жизнь? Так он… он не ради ж себя! Он ради… Ради кого?..
Мальчик пугается еще больше и понимает, что застревает в ворохе вопросов — «кто он?» «почему еще под водой?», «он умер?», «что было до этого?», «почему лунный свет его не отпускает?» и «почему он не помнит того, что было пару минут назад?» Паника перерастает в животный страх, а Луна безответна, где-то там вверху всё также прочно держит на краю двух миров, не давая не умереть, и не воскрешая.
Хоть он и тянется вверх, протягивает в безмолвии ужаса руку — она его всё равно убивает и причиняет жестокий безразличный холод. Джек кричит, кажется, что кричит, но из горла не вырывается ни единого звука, и пузырьки не поднимаются куда-то верх. Убей или дай жизнь! Всё что угодно, только не эта вечность мертвого тела в ледяном озере!
Мальчик не понимает в какой момент всё прекращается, а Луну что-то затмевает — он видит плохо, смазано, — преломление воды и его ненормальная недоживучесть, или уже смерть, наслаивают. Джек только понимает, что на смену безразличному свету приходит мрак и он тянется к нему отовсюду, с глубины, с разных сторон и, главное, сверху.
«Наконец-то…» — думает Джек и прикрывает глаза, он не знает что это или кто это, но благодарен вновь скапливающейся вокруг него тьме — она дарит странный покой и он, наконец теряет сознание, надеясь на спокойный конец.
***
А тьма всё сгущалась, медленно застилая собой все озеро, несмотря на полную, ярко освещающую все вокруг, Луну. Тьма клубилась, плескалась, отливая матовым бархатом, и неумолимо взламывала толстый лед по приказу своего Хозяина.
А Король стоял на берегу, заложив руки за спину и цепким взглядом следил, как из-под воды, на зло своего ненавистного врага, его Тьма достает мальчишку, уже не человеческого, уже не живого, но с новой жизнью — нового Духа, которого так жестоко создал этот лунный Свет.