− И ступай къ иксу! − махнулъ Тавруевъ. − Знаю твоего хозяина-подлеца. Все внесено?
Приказчикъ подергалъ плечомъ и отошелъ.
− Пьяное безобразiе, больше ничего…
− Такъ точно, ваше благородiе, − доложилъ солдатъ. − Одиннадцать мѣстовъ!
− Ага. Пѣхота?
− Въ пѣхоту не охота, а четвертаго конно-артилерiйскаго дивизiона запасной ферверкеръ! Ферверки могу пущать!
И подхватилъ двугривенный. Въ артели, у сараевъ, разсуждали:
− Кто жъ такiе… Жить сюда, али что…
− Чиновники по пуговкамъ-то…
− Луковки, гляди, во щахъ нѣтъ, а пуговки свѣтленьки… − подъ носъ себѣ сказалъ Трофимъ.
− Въ деревнѣ бы у меня пошвырялъ! − оглядывая лапоть на ногѣ, сказалъ Михайла.
Изъ верхняго окна, выходившаго въ садъ, выглянули головы женщинъ въ пышныхъ прическахъ.
− Ау-у-у-у!..
− Ишь ты… звонкiя…
− Порститутки, што ль… Вина много навезли… А солдатишка-то такъ и вьетъ вкругъ…
− На тараканьихъ ножкахъ лётаетъ…
На балконѣ ломали бѣлую сирень. Тоненькiй землемѣръ стоялъ на перильцахъ, а женщины поддерживали его за ноги и просили:
− Еще, еще! Душечка, Михайла Васильичъ… Ту вонъ еще…
Онъ сломилъ цѣлый кустъ съ цвѣтами и протягивалъ голубой блондинкѣ.
− Р-разъ ска-жите вы ей… два скажите вы е-эй… Какъ ее обож-жа-а-ю!
Засыпали весь балконъ остропахучимъ размятымъ листомъ и отмирающимъ цвѣтомъ. Прятали разгорѣвшiяся лица въ пышные букеты.
А на верхнемъ балкончикѣ, положивъ ногу на перильца, сидѣлъ Тавруевъ и звалъ:
− Федоръ! Степка! Подходи подъ балконъ!..
Посмѣиваясь, сошлись подъ балкономъ тяжелые и широченные въ своихъ крутыхъ воланахъ, какъ зеленые куклы-великаны, трое извозчиковъ.
Стояли, задравъ козыри и поднявъ головы.
− А тебѣ, Степка, сбавить надо, подлецу! Везъ, какъ… беременная баба!..
− Вотъ такъ такъ! Да я, какъ стрѣла… Какъ навсягды, Лександра Сергѣичъ. Съ васъ только и пожить…
− Получай. Ру-убль… два-а…
Онъ опускалъ рубли ребрышками, стараясь попасть въ подставленныя пригоршни, а извозчики притворно вскрикивали и дули на ладони. Пистонъ просилъ:
− А мнѣ-то, по старой памяти… вѣрному-то слугѣ? Хоть гривенничекъ сошвырните… На лысинку хоть мнѣ…
Онъ снялъ шапчонку и подставлялъ лысинку, показывая пальцами.
− Ребята, иди! Деньгами одѣляетъ! − крикнулъ солдатх артели. − Ей-Богу!
− А намъ-то, намъ! − кричали съ нижняго балкона женщины. − Шурочка, намъ-то что жъ?..
Артель слушала, какъ выпрашивали извозчики, какъ Тавруевъ кричалъ Пистону:
− Лысину давай! Пятаками буду…
Сперва Гаврюшка, за нимъ и лука, и Мокей, и молчаливый Цыганъ потянулись къ саду.
Подходили нерѣшительно, постаивалии приглядывались. И шагъ за шагомъ пробирались въ кусты. Махали руками оставшимся.
− Смотри, Шурка! − кричала, пеергнувшись съ балкона и грозя пальцемъ, блондинка. − Кацапамъ даешь… Смотри, за-дамъ!
− На затравочку просятъ, ваше высокородiе! А ну-ка, солдатику-то, старому-бывалому, доброму малому, сошвырните рублишко на табачишко, на царску водку − почиститъ глотку! Господа аристократы! дозвольте ловить! А? Ваше сiятельство! Опорки на промѣнъ за полтьишку!..
Солдатъ прыгалъ подъ балкономъ и подкидывалъ опорки.
− Лови въ ротъ − дамъ цѣлковый!
− А пымаю! Извольте пытать.
Хлопнулъ по фуражкѣ, закинулъ голову и сталъ на четвереньки, животомъ кверху. Его бѣлая рубаха съ чернымъ горлышкомъ завернулась и показала желтую полоску исхудавшаго тѣла.
− Ближе подползай! − кричалъ Тавруевъ, вытягивая руку. − Еще!
− Ладно, что ль? − спрашивалъ солдатъ, подбираясь начетверенькахъ, какъ паукъ коси-сѣно.
Тавруевъ нацѣливался, перебирая двумя пальцами закраинку сверкающаго рубля. Женщины взвизгивали:
− Въ глазъ-то ему не попадите!
− Чужого не жалѣй! − придушеннымъ голосомъ кричалъ солдатъ. − Вали!
Онъ совсѣмъ приспособился, разинулъ широко ротъ и затихъ. Но сейчасъ же вскинулся.
− А вы въ бумажку, а то глотку перебьетъ…
− Ладно-ладно. Ближе наставляй!..
Солдатъ ползалъ по травѣ, точно какое-то невиданное животное − огромный паукъ съ головой человѣка. Глаза его выкатились и ворочали бѣлками, лицо налилось кровью и почернѣло, и ощерился красный ротъ.
− Чуръ, безъ фальши, ваше благородiе… Вали!
− Къ чорту! − отмахнулъ Тавруевъ. − Еще ломается, болванъ!
− Вотъ такъ фу-унтъ! Обанкрутились…
Онъ поднялся, повелъ налившимися кровью глазами, хотѣлъ еще что-то сказать, качнулся и схватился за голову. Извозчики смѣялись:
− Ай отшибло?..
Смѣялись и на балконѣ, и въ артели, какъ солдатъ пошатывался и топтался на одномъ мѣстѣ.
− А вамъ чего? − крикнулъ Тавруевъ выглядывавшимъ изъ-за кустовъ артельнымъ.
− А можетъ, дашь чего… − осклабился Гаврюшка и сейчасъ же спрятался въ кустъ.
− Иди, иди… Выходи, вы тамъ!
Выступили двое-трое. Тавруевъ швырнулъ мелочью.
− На шарапъ! − крикнулъ оправившiйся солдатъ и кинулся.
За нимъ кинулся Пистонъ, осмѣлѣвшiй Гаврюшка и Михайла. Елозили по травѣ, шарили и оттирали другъ дружку. Трофимъ и другiе, постепеннѣй, держались въ сторонкѣ, но и въ ихъ глазахъ бѣгали огоньки. Трофимъ уже запримѣтилъ юркнувшую подъ корень лопушника монету и прикинулъ мѣстечко − у крапивы лопухъ, − но тутъ же ее нашарилъ солдатъ.
…А, солдатишка!..
− А вы что стали? Лови! − швырнулъ Тавруевъ степеннымъ.
Сверкнуло серебрецо и заюлило. И тогда кинулись подбирать всѣ, стукаясь головами и отбрасывая другъ дружку. Хватали и совали за щеку, выдирали ногтями траву и ругались.
Ушелъ съ верхняго балкона Тавруевъ, женщины стали пудрить разгорѣвшiяся лица, затренькала настраиваемая гитара, а артель все еще нащупывала траву и оглядывала раздавленные лопухи.
Извозчики покуривали во дворѣ и не думали уѣзжать. Лошадей не отпрягали, только пара кусавшихся пристяжныхъ получила свободу и чинно похаживала бокъ-о-бокъ, перенюхиваясь съ коренникомъ. Тотъ тоже просился и нетерпѣливо взматывалъ головой въ звонѣ, но на него только покрикивали:
− Стой, чортъ!
Во дворѣ галдѣли. Солдатъ въ сторонкѣ торопливо высчитывалъ на фуражкѣ сборъ и отругивался отъ Гаврюшки, который настойчиво требовалъ отданный въ долгъ двугривенный.
− Отлипнешь, смола несчастная! На, подавись твоимъ пятиалтыннымъ!
Гаврюшка требовалъ пятака, но солдатъ не слушалъ. Высчиталъ, сунулъ за щеку про запасъ и объявилъ, встряхивая:
− Досыпай! Вотъ они, сорокъ пять копеечекъ, жертвую!
Посматривали на Трофима.
− Докладать, што ль? Чего, пра… гони за водкой.
Трофимъ повертѣлъ двугривенный и кинулъ въ фуражку. Пустили въ складчину и извозчики, и Пистонъ покатилъ съ Гаврюшкой въ Тавруевку. Да и дѣло было − наказать придти четверымъ для землемѣровъ.
Приказчикъ держался въ сторонкѣ и поглядывалъ на часы − не ѣдетъ и не ѣдетъ хозяинъ. Прислушался къ галдѣнью и тревожился, какъ бы не вышло чего: перепьется артель.
Солдатъ ходилъ гоголемъ, курилъ выпрошенную у господъ папиросу и плевалъ на сапоги приказчику, нарочно проходя близко. Подергивалъ плечомъ и подмигивалъ:
− «Чай-чай, при-мѣчай, куда ча-айки летятъ! до-обрый мо-о-лодецъ идетъ!» Попьемъ, Ванъ-Ванычъ!
И по тону, и по взглядамъ солдата, и по развязавшемуся разговору въ артели приказчикъ понялъ, что лучше уйти отъ грѣха подальше. Ну ихъ! Онъ прошелъ въ садъ, въ кусты, и устроился на кучѣ щебня. Поглядывалъ, какъ тамъ, у господъ.
А на балконѣ уже позванивала гитара. Расположились на ящикахъ и скамейкѣ вокругъ пристроеннаго изъ досокъ помоста. Вытребованный солдатъ помогалъ потрошить кульки. Тавруевъ ходилъ, руки въ карманы, и распоряжался. Женщины припудрились и, смѣясь, подпѣвали тоненькому землемѣру. Усачъ сосредоточенно настраивалъ гитару, изогнувшись и приложивъ ухо къ декѣ.