Тихо, внятно и очень-очень подробно, не забыв поигрывать веерными обертонами, чтобы слышали все.
Они были в восторге, молодые и наглые, даже Рентури что-то орал, хватая за плечи то одного, то другого. И в голосах их уже слышались нехорошие нотки. Предвкушающие такие. Она слышала — глухой услышит, не дурак если! — но испугаться так и не смогла. Слишком велика была растерянность. Поводки срабатывают всегда, это так же естественно, как то, что каждое утро восходит солнце. Если игра кончается кровью, паритет невозможен, такую игру нельзя свести вничью, только поводок, только прямая победа. Если только…
— Я же предупреждал тебя вчера. — Он смотрел в сторону. И в голосе — ни торжества, ни злорадства. Только усталость. Добавил зачем-то:
— И сегодня просил… А теперь я — вне игры.
— Тот, кто сознательно избрал лигу керса, сам выбирает и правила, штрафник не обязан… — Она улыбнулась криво. Это было уже на грани просьбы. И далеко за гранью того, на что она считала себя неспособной еще сегодня вечером. Страх — хороший тренер.
Он засмеялся.
— Сыграй я сейчас за тебя — и ты же первая потом будешь кричать, что вчера я все-таки проиграл. Что, не будешь? Вот то-то и оно…
Смех его был невеселым. Ну да. Поводок не может не сработать. Если только проигравший свободен. Она молчала, глядя в упор. Он понял вопрос, который она так и не осмелилась задать. Дернул рукой. Ответил встречным:
— А разве это имеет значение?
Засмеялся.
Его плащ хранил запахи полдня, солнца и ветра. И еще чего-то такого, чему трудно подобрать название, только горечью сводит горло.
Стенд.
Верхний уровень
Рентури.
День догорал, славный пасмурный день, так и манивший к романтическим прогулкам на грани ветра. На вышесреднем уже началась привычная вечерняя суета — запасные всегда просыпаются засветло и начинают всячески суетиться, повышенную активность демонстрируют в надежде запасными быть перестать. Для кадровых слишком рано, а самые нижние вообще встают не раньше полуночи.
Самое время порядочному орсу-штрафнику отправляться баиньки. А уж если он к тому же еще и злостный нарушитель в ранге керса…
— Вот ты где!
Рентури сцепил несколько вбок-веток в примитивном подобии сейта, развалился вальяжно, покачался. Перевернулся на живот.
— Почему ты ушел? У тебя же было право первой крови!
То, что Эльвель сидел, свернувшись в клубок, еще ничего не значило — он почти всегда так сидел, спина Для-Песни-Рожденного не способна выпрямляться до конца, она не для этого предназначена, и кто же виноват, что не вышло? Но вот то, что при этих словах Эльвеля передернуло, значить могло многое. В том числе и…
Рентури пригляделся внимательнее и со свистом втянул воздух сквозь зубы. Вечер вступал в свои права и было уже не настолько светло, чтобы не увидеть на левой руке Эльвеля, чуть повыше вириссы, свежий порез. Узкий двойной характерный такой порез, который ни с чем невозможно спутать.
След укуса.
Свеженький совсем.
— Что же ты молчал?!
Эльвель лизнул руку, глядя куда-то вдаль. Шевельнул ухом.
— А что об этом — петь, что ли?
Где-то внизу рль выводила первые жалобные такты. Рентури показалось, что он узнал мелодию.
— Конечно! Почему бы и не спеть о том, как Великий Эльвель обрывает поводок самой Эйни-ю? Была бы славная песня. Для усиления эффекта Эйни-ю можно сделать Арбитром…
— Брось. Не было никакого поводка.
Глаза Рентури сузились.
— И — давно?
— Что — давно?
— Давно у тебя… не бывает поводков?
Эльвель повернул голову. Глаза его были темно-серыми, почти черными, голос ровен и сух:
— Ты на что-то намекаешь, троекратный орс Рентури, удаленный из команды отца?
Он не оскорблял — просто обращался, как положено. Мог бы, кстати, и про безбуквенность добавить, и про неизвестную мать, в официоз и это входило…
Не добавил.
— Тебе показалось.
Рентури примирительно запрокинул голову.
В конце концов — зачем пытаться быть крылатее аврика? Глупо терять настоящих друзей из-за такой ерунды, и какая, в сущности, разница кто кого и когда укусил первым?
Базовая.
Бар «Триникси»
Экран.
Крохотная фигурка висела между небом и асфальтом в ореоле бегущих по разлаженному экрану радужных полос, хрустела конфетами и рассуждала о предназначении Божественной Зои.
Экран был большим, но старым, сменить бы, да вечно не хватает времени — в обоих смыслах этого слова. Бармен закончил протирать грязной тряпкой грязную стойку, оглядел полупустое помещение, презрительно сощурился.
Так, ничего особенного, шваль помоечная. На таких много не заработаешь, но, как говорится — минутка век бережет. Нормальный народ подтянется попозже, когда кончится смена в порту, а пока…
Зевнув, он выключил экран. Кинул тряпку на поднос. Обернулся.
Вздрогнул, наткнувшись на прозрачный холодный взгляд очень светлых глаз из-под натянутой на самые брови вязаной шапочки.
— Включи.
Оценил с профессиональной мгновенностью сильный загар и эту самую шапочку, в меру грязную и надвинутую почти что до самых глаз, чтобы уж наверняка закрыть виски. Ага, понятно… Тонкие пальцы с прозрачными ногтями, сведенные в точку зрачки. Тоже понятно.
Пожал плечами, щелкнул пультом.
Что он — законченный идиот, чтобы возражать явной отшибистке, да к тому же — из бывших амазонок?..
====== Правила просто есть ======
Стенд
Верхне-надверхний уровень
Эльвель
В чем же была его ошибка?
Ошибиться в трактовке он не мог, просьба была слишком уместной для простого совпадения, да и оформлена по всем правилам. Ну, почти по всем, нельзя же всерьез ожидать от скиу соблюдения абсолютно всех тонкостей, но суть-то была оформлена четко.
Но тогда почему она повела себя так?
Время было настолько позднее, что кое-кто на среднем уровне мог бы счесть его и ранним, солнце давно перевалило зенит и здесь, на самом верху, отделенное лишь невесомым кружевом тонких веток, давило на плечи почти физически. Защитная зеркальная маска отсекала большую часть спектра и позволяла видеть почти как ночью, но придавала окружающему странный оттенок, что-то среднее между яростью и страхом. На защитные маски идут боковые пластины перелинявших линкерлей, предпочтительнее не раньше пятой-шестой линьки, когда пластинки эти вырастают по максимуму, выравниваются и почти не искажают изображения. Ну разве что самую чуть окрашивая его в приятные тона любви и довольства. Не желая даже тут подчиняться правилам, Эльвель долго искал среди новорожденных линкерлей достаточно крупного, а потом хорошо его раскормил, чтобы сброшенных им при первой же линьке пластинок хватило на маску.
Хватило вполне.
Позже многие из сокомандников пытались, но у них, конечно же, ничего не вышло — ведь у них не было крови Для-Песни-Рожденного, а без нее даже самого крупного линкерля невозможно вырастить до нужного размера. Так что маски второй или даже третьей линьки сейчас у всех поголовно, а вот первой — только у него. Сомнительная, если разобраться, привилегия — глядеть на мир словно через агрессивную красно-оранжевую дымку. Но все лучше, чем видеть его сквозь золотисто-зеленую, счастливую до тошноты.
Не так раздражает.
Эльвель устроился на отшибе, как обычно, никто не возражал и не пытался втянуть в общую малую игру, кажется — с едой, да, конечно же, как же с едой-то и не поиграть? Он почти лежал в удобной развилке, свернувшись и отгородившись от всех тем, что пристроил на коленях бродячего стинкля, накормил как следует, а теперь легонько перебирал его спинные иглы, создавая незамысловатую мелодию. Стинкль, хоть и ничейный, но оказался довольно чистым и звучал на удивление хорошо, а сокомандники давно приучены воспринимать такую позу как четкий знак: капитана не трогать! Капитан песню творит.
Но сейчас мысли Эльвеля были далеки от песнетворчества.