«Бейлизм» превращался в манеру жизни, которую Бейль называл «эготизмом». Это не эгоизм в обычном смысле слова, когда человек отграничивает себя от мира. В письме-дневнике, написанном под Бауценом 21 мая 1813 года под аккомпанемент артиллерийского боя, Бейль смеется «ад наивным «ячеством», этой формой обычного эгоизма. В то время как эгоист уходит в себя от людей и от жизни, эготист видит себя решительно во всем и решительно на все простирает могущество своего творческого впечатления.
В «Рассуждениях о войне» в день бауценской канонады Бейль пишет о своем отвращении к войне. Свое первоначальное упоение войной он сравнивает со стаканом пунша, а последующие впечатления — с тем отвратительным опьянением, которое дает злоупотребление напитком.
«Московский поход раскрыл для меня внутреннее содержание той коллективной души в обшлагах, мундирах, со шпорами и шпагами, которая называется армией».
Встают перед читателем дневника дозоры на биваках генерала Бертрана, холмы и гранитные глыбы, отряды вооруженных людей, батарея, взбирающаяся на холм.
Бейль наблюдает сражение:
«Мы великолепно видели Бауцен, расположенный вдоль по косогору, и мы прекрасно видели с полудня до трех часов все, что можно видеть в большой битве, то есть ровно ничего. Удовольствие состоит, очевидно, в том, что наблюдающий бывает слегка взволнован тем фактом, что где-то там перед вами несомненно происходят события, страшный смысл которых обусловливает это воздействие… Но если бы пушки ограничивались только легким свистом, я убежден, что сражение не потрясало бы так людей».
Мы видим те черты, которые характеризуют большие батальные картины Бейля. Он делает первые попытки собрать и проанализировать впечатления боя. Глядя на Шпрее, через которую переходят войска, он тут же оценивает: вероятно, этот переход обошелся в 2 500 убитых и 4 500 раненых. Он пишет о том, как между холмами и деревней проходят части Макдональда и Удино, как главная колонна русских оказывает им яростное сопротивление. Он на минуту отнимает от бумаги карандаш, когда ружейная перестрелка начинается в нескольких шагах, за маленьким домиком германской деревеньки. С чисто кандидовской веселостью он описывает начавшийся дождь и благоразумие офицеров, которые, не имея лишней одежды, голышом сидят под дождем на собственных сложенных вчетверо мундирах и рейтузах.
Дождь кончился. Они обтерли щеки носовыми платками, оделись в сухую одежду и с торжеством вошли в деревню.
Бейль прячется за изгородь вместе с товарищем, потому что внезапно появились прусские жандармы. Все кончается благополучно. Под вечер товарищи находят свои коляски. Друзья, приходящие один за другим, сообщают диаметрально противоположные сведения об исходе боя с одинаковой уверенностью, божбой и руганью.
24 мая 1813 года Бейль подает декларацию о стычках с казаками под Горлицем. 9 июня он пишет сестре Полине из Глогау письмо, в котором бранит отца и подписывается: «Капрал Валье».
В Сагане — в Силезии — Бейль болел, и за неимением врача он читал Тацита. Тацит не только рецепт для выздоровления, но одна из тех химических реакций, к которым Бейль прибегал, когда лаборатория впечатлений была переполнена и его мозг нуждался в содействии историка, обладавшего способностью больших обобщений.
«Я читаю Тацита, — пишет Бейль Феликсу Фору, — или, скорее, я неудачно жую и пережевываю Тацита».
Это письмо содержит как бы основной психологический отчет Бейля самому себе.
«Все эти военные люди, все эти новые знакомые последнего месяца установили наилучшие отношения со мною. Их внимательность, прямодушие и отсутствие мелочности, свойственные крупным характерам, — все это в миллионы раз лучше, нежели общество писателей или каких-либо других представителей схожей с литераторами человеческой породы». Однако письмо заканчивается словами: «Мое истинное несчастье здесь состоит в полном отсутствии питающих меня чувствований. Здесь нет искусства, здесь нет любви или ее талантливых изображений. У меня нет друга». Как ослепительная молния, врывается в письмо строчка об Италии: «Пусть полное одиночество — с музыкой, книгами и миланскими садами».