Анри прибыл в Милан 21 ноября 1817 года вместе с сестрой Полиной: он хотел на несколько месяцев вырвать ее из провинции и печали траура по мужу. Он нашел ей жилье отдельно от себя, снял ей ложу в Ла Скала, а сам занялся литературой в тот самый момент, «когда романтики давали решительный бой классикам». Он объявляет себя сторонником «Эдинбург ревью» — то есть романтиков. 26 ноября он приступил к своей «Жизни Наполеона».
Счастливой любви не бывает
В Милане Анри не мог держаться в стороне от политических проблем и принялся на все лады костить ультраправых: «Я не скрываю, что я — скотина либерал, вот так». Он активно участвует в битве за романтизм и успевает «вечерами с семи часов до полуночи послушать музыку и посмотреть два балета». Настоящей его страстью, однако, стала Матильда Дембовски: его познакомили с ней 4 марта 1818 года — и он тут же страстно в нее влюбился. Анри всегда придавал огромное значение чувствам в жизни человека. Он убежден: бедность чувств — самое большое несчастье. И только изнеженный современный человек может видеть в них опасность для себя. В тот же день Анри записал в дневнике: «Великая опасность для цивилизации — это отсутствие в ней опасности. Достаточно посмотреть на Париж»…
Матильда (урожденная Висконсини, родилась в 1790 году) в 17 лет вышла замуж за польского офицера Яна Дембовского, но вскоре покинула его, не вынеся его раздражительного и грубого характера. Метильда (так ее называл Анри) сразу установила дистанцию между ним и собой — ее не смягчило даже его нескрываемое обожание. Прошло лишь несколько недель со времени их первой встречи, а она уже старалась отдалить его от себя. Анри записал в своем «Журнале»: «29 марта он получил чувствительный удар в самое сердце — этот удар подтвердил то, в отношении чего он бывает так робок. М[атильда] проявляла к нему благосклонность; казалось, ее душа стремится к его душе. И вдруг ее слуга дважды отвечал ему, что ее нет дома. Он увидел ее сегодня, но она не дала себе труда проявить хотя бы любезность — сказать, что давно его не видела. Разговор тянулся скучно. Вместо того чтобы встречаться с ней каждые три дня, ему разрешено увидеться с ней только в воскресенье. Эта встреча накрыла траурной вуалью весь день». Любовь Анри останется неразделенной, и рана от этого в нем никогда так и не заживет.
Тем временем в Милане, этой республике искусств и любви, складывалась нестерпимая для Анри Бейля политическая ситуация — впрочем, как и во всей Италии. «Вопли дворянства и священников — этих врагов цивилизации — оказали сильное влияние в Австрии на умы богатых и пресыщенных буржуа, а в Милане они составляют основное население города. Исходя из понятий честности и справедливости, по-немецки глупых, г[убернато]р задумал навязать блестящей Италии патриархальные законы, созданные для тяжеловесных обитателей Дуная».
Чтобы ускорить внедрение в жизнь этих законов, были возвращены трибуналы, а итальянские судьи устранены. Народ роптал, зрели заговоры, страна кишела шпионами. Эта наэлектризованная атмосфера не могла не нравиться фрондерскому духу Анри, тем более что литературный мир также разрывали противоречия, и он присоединяется к тем, чьи идеи близки ему: «…Война между романтиками и классиками доходит в Милане до неистовства — прямо как между партиями „зеленых“ и „синих“. Каждую неделю выходит какая-нибудь злободневная брошюра. Я страстный романтик, то есть я за Шек[спира] против Расина и за лорда Байрона против Буало».
Когда он не сражается с противниками с пером в руке, он пишет очерки: «Что такое романтизм?», «Об опасностях итальянского языка», «Трудности грамматики», «О романтизме в изящных искусствах». «Три раза в неделю или даже больше» он проводит время «с одиннадцати вечера до двух часов ночи у мадам Елены Вигано, дочери известного балетного композитора», в светском кружке которой он принят. Здесь он опускает дворянскую частицу «де» перед своей фамилией — она не вяжется с его принадлежностью к клану либералов.