На крыше небоскребовКолыхались травы устремленных рук.Некоторые из них были отягощением чудовища зоба,В дожде летящих в небе дугЛетят, как листья в непогоду,Трубы, сохраняя дым и числа года.Мост, который гиератическим стихомВисел над шумным городом,Объяв простор в свои кова,Замкнув два влаги рукава,Вот медленно трогается в путьС медленной походкой вельможи, которого обшита золотом грудь,Подражая движению льдины,И им образована птицы грудина.И им точно правит какой-то кочегар,И, может быть, то был спасшийся из воды в рубахе красной и лаптях волгарьС облипшими ко лбу волосамиИ с богомольными вдоль щек из глаз росами.И образует птицы кистьКрюк, остаток от того времени, когда четверолапым зверем только ведал жисть.И вдруг бешеный ход дал крюку возница,Точно когда кочегар геростратическим желанием вызвать крушение поезда соблазнится.Много сколько мелких глаз в глазе стрекозы оконныеДома образуют род ужасной селезенки,Зелено-грязный цинге исконный.И где-то внутри их, просыпаясь, дитя отирает глазенки.Мотри! Мотри! Дитя,Глаза протри!У чудовища ног есть полос буйнее меха козы.Чугунные решетки – листья в месяц осени,Покидая место, чудовища меху дают ось они.Железные пути, в диком росте,Чудовища ногам дают легкие трубчатообразные кости,Сплетаясь змеями в крутой плетень,И длинную на город роняют тень.Полеты труб были так беспощадно явки,Покрытые точками, точно пиявки,Как новобранцы к месту явки,Летели труб изогнутых пиявки –Так шея созидалась из многочисленных труб.И вот в союз с вещами летит поспешно труп.Строгие и сумрачные девыЛетят, влача одежды длинные, как ветра сил напевы.Какая-то птица, шагая по небу ногами могильного холмаС восьмиконечными крестами,Раскрыла далекий клювИ половинками его замкнула свет,И в свете том яснеют толпы мертвецов,В союз спешащие вступить с вещами.Могучий созидался остов.Вещи выполняли какой-то давнишний замысел,Следуя старинным предначертаниям.Они торопились, как заговорщики,Возвести на престол – кто изнемог в скитаниях,Кто обещал:«Я лалы городов вам дам и сел,Лишь выполните, что я вам возвещал».К нему слетались мертвецы из кладбищИ плотью одевали остов железный.«Ванюша Цветочкин, то Незабудкин, бишь, –Старушка уверяла – он летит, болезный».Изменники живых,Трупы злорадно улыбались,И их ряды, как ряды строевых,Над площадью желчно колебались.Полувеликан, полужура́вель,Он людом грозно правил,Он распростер свое крыло, как буря волокна,Путь в глотку зверя предуказан был человечку,Как воздушинке путь в печку.Над готовым погибнуть полемУзники бились головами в окна,Моля у нового бога воли.Свершился перепорот. Жизнь уступила властьСоюзу трупа и вещи.О, человек! Какой коварный духТебе шептал, убийца и советчик сразу:«Дух жизни в вещи влей!»Ты расплескал безумно разум –И вот ты снова данник журавлей.Беды обступали тебя снова темным лесом,Когда журавль подражал в занятиях повесам,Дома в стиле ренессанс и рококо –Только ягель, покрывший болото.Он пляшет в небе высоко,В пляске пьяного сколота.Кто не умирал от смеха, видя,Какие выкидывает в пляске журавель коленца!Но здесь смех приобретал оттенок безумия,Когда видели исчезающим в клюве младенца.Матери выводилиЧерноволосых и белокурых ребятИ, умирая во взоре, ждали.Одни от счастия лицо и концы уст зыбят,Другие, упав на руки, рыдали.Старосты отбирали по жеребьевке детей –Так важно рассудили старшины –И, набросав их, как золотистые плоды, в глубь сетей,К журавлю подымали в вышины.Сквозь сетки ячейкиОпускалась головка, колыхая шелком волос.Журавль, к людским пристрастясь обедням,Младенцем закусывал последним.Учителя и пророкиУчили молиться, о необоримом говоря роке.И крыльями протяжно хлопал,И порой людишек скучно лопал.Он хохот-клик вложилВ победное «давлю».И, напрягая дуги жил,Люди молились журавлю.Журавль пляшет звончее и гольче еще,Он людские крылом разметает полчища,Он клюв одел остатками людского мяса,Он скачет и пляшет в припадке дикого пляса.Так пляшет дикарь над телом побежденного врага.О, эта в небо закинутая в веселии нога!Но однажды он поднялся и улетел вдаль.Больше его не видали.