Пальма сняла свои тяжелые деревянные башмаки и шерстяную кофточку. Ее полотняное платье белело, как светлая точка, в тени цветущего вереска. Эта точка издали привлекла внимание верхового стражника, который скакал, с трудом прокладывая дорогу между зарослями вереска. Вместе с двумя товарищами он выехал из казармы на поиски убежавшего Лелно Долабеллы.
Он подскакал к тому месту, где Пальма спала на песке, выставив ножки на солнце. Увидев фляжку с вином, он подумал:
"Ее послали отнести еду и что-то передать".
Он слез с лошади и подошел к ней вплотную.
Как уроженец Галлараты, он сразу узнал дочку беглеца. Он нагнулся и потряс ее за плечо:
— Вставай, девочка.
Внезапно разбуженная от глубокого, тяжелого сна, Пальма в первую минуту не могла сообразить, где она и кто с ней говорит. Солнце слепило ей глаза; жужжание пчел гудело в ушах. Стражник не слишком нежно поставил ее на ноги.
— Ты дочь того преступника, — сказал он, встряхивая ее. — Ты идешь к нему.
Тогда Пальма поняла и в то время, как сознание вернулось к ней, вспомнила, что не должна ничего говорить.
— Отвечай! — сердито воскликнул человек, хватаясь за рукоять сабли.
Пальма молчала.
Стражник приложил руки ко рту и принялся звать товарищей, которые поотстали; их мундиры и головы лошадей виднелись в отдалении над вереском.
Они подъехали так скоро, как только могли пробраться по густой заросли.
— Смотрите, — сказал v первый стражник. — Это дочь Долабеллы. Она наверное знает, где он спрятался, но не хочет сказать.
Он опять грубо встряхнул ее.
— Где твой отец, девочка? — спросил один из вновь подъехавших. — Скажи нам, и мы тебя отпустим. Мы знаем, что он в степи. Упрямство тебе не поможет.
Можно было подумать, что она деревянная или каменная, так как она даже не пошевельнулась.
— Ну, погоди ж ты у меня! — пригрозил первый стражник.
Он поднял фляжку, понюхал, попробовал, затем отпил большой глоток и передал его товарищам.
Лошади переступали с ноги на ногу, храпели и отмахивались от назойливых мух. Солнце немилосердно жгло. Стражники уж разъезжали несколько часов и вовсе не расположены были тратить время на маленькую бунтовщицу, которая молчала, как пень.
— Ты пойдешь с нами туда, где тебя заставят говорить, — сказал первый стражник и, вынув из кармана толстую веревку, привязал правую ручку Пальмы к своему стремени.
Другой, подобрее, заступился за нее: у него самого были дети.
— Если ты так потащишь ее по степи, то наверное убьешь, — сказал он. — Ведь это маленькая девочка.
— Да, но она достаточно велика, чтобы говорить, — заметил первый стражник, прибавив крепкое словцо.
Однако, Пальма ничего не говорила.
— Слушай, — обратился к ней другой, — скажи нам, где твой отец, и я повезу тебя в город на своем седле. Никто тебя не тронет. Ты хорошенько прокатишься и будешь дома к заходу солнца.
Три вооруженных человека и три разгоряченных лошади обступили Пальму; при ярком освещении они выглядели огромными. Красно-розовый цвет вереска казался огненным морем. Где ж отец? Во всякую минуту его могут увидеть и схватить. Мысль о грозившей ему опасности заставляла девочку забыть о своей.
— Ну, сажай ее к себе на седло, если не хочешь, чтобы я прогонял ее на корде, — обратился человек, нашедший Пальму, к тому, кто считал жестоким привязать ее к стремени. Тот нагнулся, взял ее правой рукой за пояс и посадил впереди себя на седло.
— Держись за гриву лошади, чтобы не упасть, — сказал он ей.
Через вереск трудно было ехать, так как он местами доходил лошадям до подпруг. Для Пальмы это было благоприятно: если бы всадники скакали быстро, то она непременно упала бы, так как у нее голова кружилась от страха, от голода, от горя и необычайного волнения.
Высмеивая и вышучивая товарища за его ношу, другие стражники прокладывали себе дорогу через заросли. Стражник с девочкой ехал позади, придерживая ее правой рукой за платье, чтобы она не попыталась соскочить на землю и убежать. Стук лошадиных копыт чередовался с треском пригибаемых и ломаемых кустарников, с шумным взлетом вспуганных птиц, с лязгом цепочек и бряцанием оружия.
Пальма потеряла сознание. Солнце припекало ей голову; смертельный ужас, тяжелая жара, страшная жажда одолевали ее и довели до бесчувственного состояния.