Свернув в свой двор, он обогнул конюшню, где томилась взаперти издыхающая от голода кляча, и вышел на задворки. Там, у клуни, стоял стог ячменной соломы. Он повертелся около стога, обнюхал его вокруг, по-звериному втягивая воздух ноздрями, — не несет ли от соломы прелью? — потом пошел в хату.
В низкой, полутемной комнате стоял крепкий запах навоза и кислого теста. В углу, на соломе, громко сопя и бормоча что-то, возился девятилетний Иоська, единственный сын Пискунов. Заслышав на пороге шаги отца, он вздрогнул всем телом и затих. На разъехавшейся деревянной кровати, задвинутой за перегородку, сонно поднялась Доба в широком полурасстегнутом платье, надетом на голое тело. Бросив взгляд на мужа, она снова опустилась на кровать.
— Юдл, это ты?
Юдл вытащил из-под грузного тела жены старую бурку, которую он привез еще с польской границы, и стал завешивать узкое оконце, выходившее на хутор, к красному уголку.
Как раз в эту минуту из обоих окон красного уголка брызнул яркий свет, и Юдлу показалось, будто оттуда кто-то заглянул к нему в полузанавешенное оконце. Он поспешно опустил бурку и соскочил с табурета. Немного постоял в темноте, потом зажег семилинейную лампу и тяжелым железным ломом задвинул изнутри дверь во двор.
Доба ворочалась на постели. Запах кизяка и всходившей опары щекотал ей ноздри, она то и дело посматривала на мужа.
— Ну, долго ты там? Иоська, а ну-ка, выскочи на минуту в сени… Иди, иди…
Юдл присел на край кровати и, задрав ногу, стал стаскивать сапог.
— Где это ты ходил целый день? — Доба придвинулась к мужу, прилегла к его спине.
Юдл посмотрел в окно. Сквозь щель в бурке пробивалась узкая полоса света. Он сидел, полураздетый, и смотрел. Каждый вечер они собираются там и говорят, говорят — о хуторских делах, о племенном быке и о том, что будет дальше… И он туда заходит, орет и бранится вместе со всеми… Чего ему трусить? На лбу у него ничего не написано. Мужик как мужик, не хуже других, может, еще и получше. Кто его тут знает, кто помнит о старых его делишках? С бурьяновскимн он никогда дел не имел, Керменчук далеко… Один Оксман, — так тот небось сам рад хоть под воду спрятаться. А ему, Юдлу, бояться нечего, у него переселенческий ордер, все честь по чести. Сама власть дала, чего уж тут…
Но стоит ему уйти из красного уголка, как эти огоньки в окнах жгут его сердце. Ему чудится, что, когда он уходит, свет за окнами становится ярче и только сейчас начинается главное. Не о быках они уже толкуют, а о нем, о Юдле…
«Кой черт дернул меня сдвинуть перекладину! — Теперь он уже бранил себя. — Взялся на свою голову! Эта девка и так уж что-то косо на меня посматривает… Не Хонця ли ей накапал, чтоб им сгореть всем вместе, жить не дают…»
За спиной нетерпеливо задвигалась Доба.
__ Ну, что ты там? — сонно пробормотала она.
Она не замечала ни полосы света в окне, ни страха в глазах у Юдла, голос ее звучал мягко, расслабленно.
— Иосенька, что ж ты не выйдешь в сени? Иосенька…
— Не пойду, — хлипая носом, отозвался Иоська. — Все равно не пойду! Пускай он мне даст гнедую…
Три дня назад пионерский отряд решил взять шефство над лошадьми. Каждый пионер обещал хорошенько выходить своего коня к уборке.
В тот вечер, вернувшись домой, Иоська долго толкался около запертой конюшни, потом подбежал к отцу.
— Тато, я выгоню кобылу в ночное, — объявил он. — Сегодня все пионеры выгонят коней в балку, я тоже хочу.
— Пошел ты знаешь куда! — прошипел Юдл. — Нечего в конюхи наниматься!
Немного погодя он подозвал его, усадил рядом с собой на завалинке и сказал, гладя мальчика по нечесаной голове:
— Нельзя. Ты сам посуди — она у нас больная, парша у нее. Ну-ка, покажи руки… Не смей даже и близко подходить к конюшне!
— Все пионеры выгоняют, все будут пасти, — бубнил Иоська. — Я тогда и вовсе в отряд не пойду, если без кобылы…
— Пойдешь, пойдешь!
— А вот и не пойду… И все равно…
— Что?
Иоська отодвинулся.
— Она пить хочет, — умоляюще сказал он. — Я бы ее хоть напоил… Дай ключ, я ее только на ставок сведу… И та кобыла, пегая, тоже у нас издохла, и тоже ты меня не пускал…
Юдл тогда не выдержал и дал мальчишке затрещину.
С тех пор Иоська ходил надутый и не переставал строить планы, как бы это, назло отцу, выпустить гнедую в балку.
Час назад мимо их хаты проскакали пионеры к Ковалевской балке. Иоська прижался носом к окну, смотрел, как взвиваются из-под копыт и стелются по земле барашки пыли…