— Все равно я скажу в отряде… Выпущу ее — и все… Пусть знает… — обиженно твердил он матери.
Вконец расстроенный, он слонялся по комнате, расшвырял по полу солому, ворчал и думал про себя: «Почему у всех кони здоровые, а у нас, сколько он ни приводил, все подыхают? Он злой, — подумал мальчик об отце, — злой и жадный, жалеет горстку овса, потому они у нас и подыхают. Даже к конюшне не подпускает, такой жадный…» Поглощенный своими мыслями, он даже не слышал толком, о чем говорит ему мать.
Юдл поднялся и тяжелым шагом подошел к сыну.
— Иди, иди, погуляй, — сказал он тихо. — Нечего киснуть дома. Ну-ка, на одной ноге, живо! Забеги в красный уголок, узнай, что там слышно…
Иоська не отвечал.
— Я с кем говорю? Живо сбегай. Сбегай в комнезам, послушай, что говорят… Ну!
Иоська прижался к стене.
— Не пойду… Все пионеры в балке, а я… Все равно расскажу…
Юдл прикусил тонкую бахромку усов, глаза колюче блеснули…
— Иоська!
На задворках, за тыльным окном, послышались осторожные шаги. Кто-то крался к двери. Юдл отскочил от сына, бросился к кровати.
— Доба!
Доба, одернув широкое помятое платье, неохотно встала, подошла к окну и приподняла уголок занавески.
— Смотри-ка, Яков Оксман… Юдл, я тебя прошу, поговори ты с ним по-людски. Я тебя прошу… Бросьте вы ваши свары, слышишь, Юдл?
Шумно дыша, она пошла к кровати.
Юдл Пискун и Яков Оксман издавна были не в ладах.
Началось это из-за ведра рыбы, еще в те времена, когда Яков Оксман гуртами закупал коров на окрестных базарах и перепродавал их в Мариуполе.
Однажды, уже к концу торгового дня, Яков Оксман повстречал на мариупольском базаре Юдла Пискуна. Юдл к тому времени тоже распродал десятка два коров и собирался в обратный путь, в Керменчук, где они с женой тогда жили. Яков Оксман решил ехать через Керменчук: хоть и лишних две-три версты, зато вдвоем веселее…
Они выехали уже за полдень. Оба сидели, развалясь в своих высоких телегах, пощелкивали бичами. У того и другого были засунуты за голенища толстые пачки ассигнаций, барыш ударял им в голову, как хмель, и они дружно подбадривали коней, точно стараясь обогнать друг друга.
Телеги были нагружены тяжелой кладью, обвязанной мокрыми рогожами, которые пахли рыбой. Хозяева везли с базара свежих лещей и судаков.
К вечеру, когда впереди показался Блюменталь, кони начали уставать. Телеги медленно сползли в блюментальскую балку и свернули к полузаваленному колодцу.
Вверх по склону тянулись блюментальские баштаны; среди густой листвы и змеистых плетей холодно поблескивали твердокожие полосатые арбузы, откуда-то сверху пахло спелыми дынями.
Выше по склону, посреди баштана, стоял соломенный шалаш.
Юдл Пискун и Яков Оксман замешали, каждый в своем корытце, сечку лошадям, спутали им передние ноги, а сами поднялись в шалаш, где решили переночевать.
Среди ночи Юдл вдруг проснулся, точно его кто-то толкнул, и, стараясь унять дрожь в коленях, выскользнул из шалаша.
Кругом темной водой стояла теплая безлунная августовская ночь. Юдл щурил глаза, вытягивал шею, но ничего не видел. Было только слышно, как на баштане сухо шелестят листья и арбузные плети да где-то внизу лошади похрустывают сеном и взмахивают хвостами.
Крадучись в темноте, Юдл спустился по канаве к лошадям. С минуту он стоял в нерешительности. Неподалеку чернели обе телеги, выставив вперед длинные дышла. Юдл нашарил рукой ведро, присел на корточки и оглянулся на шалаш.
На баштане было тихо.
В темноте трудно было распознать, которая телега его, которая Оксмана.
«Вон тот, должно быть, Оксманов воз…»
На карачках он подобрался к телеге, торопливо нагреб из-под рогожи полное ведро рыбы и высыпал в другую телегу. Дрожащими руками подоткнул рогожи, потом на цыпочках, поминутно пригибаясь к земле и оглядываясь, точно за ним кто-то гнался, пошел обратно на баштан.
«Ничего, Оксман от этого не обеднеет», — бормотал он про себя.
С рассветом проснулся Яков Оксман. На Юдла снова напал страх. А вдруг Оксман ночью не спал, вдруг догадался, что Юдл стащил у него ведро рыбы? Но Оксман ничего не говорил.
«Провались он! Не надо было связываться с этакой гнидой. Стоило из-за такой малости руки марать! — грыз себя Юдл, спускаясь вместе с Оксманом к лошадям. — Ведь наверняка углядит, черт глазастый».
Над балкой поднимался молочно-белый туман, оставляя на траве росистый след.
Стали запрягать лошадей. Юдл осмотрел сбрую, потом полез под рогожу за кнутом. Внезапно он подскочил, как ошпаренный. Рыбы в телеге убавилось.