Прожил жизнь спокойно, в почете, как положено порядочному хозяину, а теперь жди, вот-вот придут и разорят его двор, его гнездо… Сколько таких дворов уже разорили по хуторам… Видано ли, слыхано ли?…
— Вчера вот проезжал тут один, — несмело вмешался старый Рахмиэл, — тоже из этих, из коллективных… Так вот, проезжал он и остановился у нашего колодца коней напоить. Так это… будто бы ничего, говорил он, хорошо живут в коллективах… Вчера проезжал…
Симха встал и не спеша подошел к старику.
— Хорошо, говоришь, живут? Нет, старый дурак, не бывает так, чтобы всем жилось хорошо. Каждому, понимаешь, хорошо только для себя.
— А как же, а как же! — кивал Оксман. — Спокон веку так ведется. Для всех одинаково быть не может.
— Сейчас, скажем, ты на коне, ты у нас барин без порток, а ну-ка завтра опять реб Янкл верх возьмет? — с прежней усмешкой вставил Юдл.
Шефтл молчал. Его цигарка давно погасла. Он развернул бумажку и хотел высыпать остатки придымленной махорки в карман, но бросил наземь.
— Все же вам и сейчас чуть получше, чем нам, живется, — едко заметил Антон Слободян.
— Так кто ж вам не дает? — чуть не пропел в ответ Симха. — Кто мешает? Трудиться надо! Трудитесь, как мы, и наживете.
— Пустые слова! Без рабочих рук ни черта не наживешь, — угрюмо сказал Шефтл, вставая. — Своими двумя много не сделаешь!
— Ну и шел бы к ним, — Симха показал в сторону Ковалевска. — Иди, иди! К Хонце, к ней… что ж ты не идешь? У них-то рук много…
— Хе-хе! Есть кому таскать!
— Мне руки для себя нужны.
Юдл смотрел на Шефтла вприщурочку.
— Это ты забудь. Сейчас ты уже работников не заведешь. — Тонкие усы над его рассеченной губой подрагивали от беззвучного смеха. — А ты, я вижу, скоро совсем у нас кулаком заделаешься. Смотри, как бы мы тебя не прижали. Слыхал, что на других хуторах? Не бойся, скоро она возьмется и за таких, как ты. — И Юдл ткнул Шефтла в бок.
— Хе-хе-хе! — испуганно хихикнул Оксман. — Что говорить, что говорить… — Глаза его бегали. — Там-таки настоящие кулаки, богачи, как прежде помещики были. А у нас разве разберешь, кто богаче, кто беднее, кругом бедность…
Сквозь редкий кустарник у забора они увидели на улице Коплдунера с Хомой Траскуном. Юдл отпрянул к самой стене, вжался в нее, точно нетопырь, почуявший луч солнца.
— Уже и Коплдунер важная птица. Не хочется его мать-покойницу обижать… Давно ли он по чужим конюшням навоз сгребал?
— А красавица наша где? — Симха подошел к забору и тотчас вернулся. — Что-то не показывается… Ну, после такой ночки не грех и отдохнуть. Зайдемте в дом, соседи, закусим, пока есть чем… Найдется и бутылочка ради субботнего вечера… Пойдемте, пойдемте, на всех хватит.
Шефтл махнул рукой и пошел прочь.
На улице он вспомнил, что кобылы еще не поены, и торопливо направился к себе во двор.
„А к ней уж вечером, когда стадо пригонят… Пускай, вечером лучше…“
Хонця возвращался из Ковалевска уже за полдень. Он шел пешком. Высоко над степью стояло добела раскаленное солнце. С баштанов налетал суховей и раскачивал вершины деревьев негустой Ковалевской дубравы.
Войдя в рощу, Хонця остановился, чтобы выломать себе палку. От большого дуба на тропинку падала широкая, сплошная тень. Тут было чуть прохладнее. Хонця вздохнул, вытер разгоряченное лицо и оглянулся вокруг.
… Где-то здесь, среди этих дубов, они лежали с заряженными винтовками в руках, настороженно следя за дорогой. Дубрава была тогда гуще. Партизанский отряд подстерегал белогвардейскую карательную экспедицию, которая вот-вот должна была нагрянуть на ближние хутора. В карательном отряде был и сын первого малостояновского богача Эля Оксман, которому удалось вырваться из рук партизан и убежать к белым.
Словно туча саранчи, несся отряд белогвардейцев по гуляйпольским деревням и хуторам, оставляя за собой кровь и дым пожарищ.
Хонця тогда целую ночь просидел на вершине дуба у опушки и ввалившимися глазами тревожно следил за дорогой.
На рассвете, едва первые солнечные лучи озарили край неба, Хонця увидел на ближнем пригорке конный отряд. Всадники неторопливо рысили по пшенице. На минуту они приостановились, словно совещаясь о чем-то, потом свернули на ковалевский проселок, к роще.
Хонця проворно соскользнул с дуба и со всех ног пустился к партизанам.
На узкой тропе, прорезавшей лесистый склон от проселка до Ковалевских полей, хлопотали Хома Траскун и Димитриос Триандалис. Они подпилили высокий дуб и, перехватив ствол веревкой, прикручивали ее к соседнему дереву, чтобы тяжелая крона не рухнула на узкую тропу раньше времени.