Волкинд сидел за столом с Юдлом.
— Плохо, что и говорить! Молотим, молотим — и ничего. — Юдл подергал ус.
— Не понимаю: почему мы получаем так мало зерна с десятины? Колос, кажется, не такой уж тощий… Надо посмотреть, — может, решето не в порядке. — Волкинд прикрутил в лампе фитиль.
— Что касается молотилки, то я, кажется, слежу. Разве это только у нас? А в других колхозах, думаете, лучше? Такой год…
— Нет, здесь что-то неладно. — Волкинд потер заросшее лицо. — Почему неделю назад зерно шло гуще? Надо проследить за молотьбой. Завтра вы побудете на пару, а я сам пойду на ток.
Перед тем как уйти, Юдл, чуть улыбаясь, сказал:
— Долго, однако, ваша жена с агрономом катается Чего доброго, еще и заблудятся.
Увидев, как сузились у Волкинда глаза, он мгновенно юркнул за дверь. «Ну, веселье я им обеспечил! Теперь этот дурень перестанет мне на пятки наступать. Не до того ему будет».
Оставшись один, Волкинд прижался горячим лбом к оконному стеклу, расстегнул ворот рубахи. Потом, увидев на кушетке кружевной платочек, со злостью смахнул его и растянулся, не сняв даже сапог.
Уже сквозь сон он услышал шаги и приподнялся. Маня возилась у стола и даже не взглянула в его сторону.
— Где ты была? — тихо спросил Волкинд. Маня не ответила.
Он немного подождал и снова спросил:
— Где ты была?
— Не твое дело! Где надо, там и была. Ездила к трактористу… Ну, доволен?
— К трактористу? — спокойно переспросил Волкинд. — Ты что, пахать ему помогала?
— А что же, сидеть и ждать тебя? Когда человек думает обо всех на свете, но только не о собственной жене… — Она говорила быстро, словно желая что-то заглушить в себе, — Затащил меня сюда, в глушь, в эту халупу с дырявой крышей… Если бы агроном не покатал меня немножко, я совсем извелась бы от скуки…
— Ну вот и хорошо! Катайся и дальше…
— А ты что думал? Вообразил себе, что я буду гнить здесь, у тебя в яме? Да какой ты человек! Мямля, а не мужчина! Ты даже понятия не имеешь, как надо обращаться с женщиной, ухаживать за нею.
— Разве ты калека, что за тобой надо ухаживать? Кто ухаживает за колхозницами?
— Чего ты равняешь меня с ними?
— А что, почему тебя нельзя с ними равнять? — Он чувствовал, что раздражается все больше. Но ссора его теперь уже не пугала. — Чем ты лучше? Что, они меньше твоего пололи, или меньше коров доили, или меньше копен сложили, что ли?
— Сам дои коров! Конюшни ты у них уже чистишь… Растянулся в сапогах на кушетке. Убирай еще за ним!
— Не убирай. Я сам могу…
— Пусть они за тобой убирают! Ты ведь только для них и живешь.
— А для кого ты живешь?
— Я живу только для себя. Для себя… И больше ни для кого…
— Знаешь, кто живет для себя? Корова. И то она молоко дает…
— Так? А ты уверен, что о тебе кто-то позаботится, дурак ты этакий? Пока ты им нужен, они липнут к тебе, а потом и плюнуть на тебя не захотят.
— Чего же ты хочешь? Выкладывай! Сыпь все заодно!
— А у тебя разве есть время выслушать меня? Наверно, опять куда-то уходить надо, осчастливить кого-нибудь? Как же! Зарос, как медведь, смотреть тошно. И с таким я должна жить…
— Не живи.
— В кого это ты втюрился, что хочешь от меня избавиться? — Она стала против него. — Валяется по целым ночам с этими грязными девками и думает, что я ничего не знаю. «Не живи…» Затащил в пустыню, а теперь…
— Знаешь что, говори стенке.
Волкинд схватил куртку и вышел из хаты. Он добежал до ворот и остановился. Куда теперь идти? Ведь уже за полночь.
Вот несчастье! Самый близкий человек, а ведь только и делает, что отравляет ему жизнь. Как же быть? Видимо, не надо было заводить этот разговор. Он стал снова винить себя. А главное — знал, что все равно никуда от нее не уйдет, будет вот так мучиться всю жизнь…
Юдл Пискун, выйдя от Волкинда, пересек наискось улицу и направился к хате Онуфрия Омельченко.
Голубоватые облака, наплывавшие с околицы, гасили бледный свет луны. По обеим сторонам улицы шумели акации, из Вороньей балки доносилось гудение тракторов.
Примяв сапогами полынь возле канавы, Юдл вошел во двор Омельченко. Было тихо, только слабый ветер шуршал над низкой крышей. Юдл постучал двумя пальцами в окно, залатанное стекло ответило легким позваниванием.
«Сейчас он будет ползать передо мной на карачках».
Онуфрий вгляделся в темное окно и, увидев лицо Юдла, испуганно вскрикнул.
Снова тихо зазвенело стекло.
В одном белье, босой, вышел Онуфрий на прохладный двор.
— Почему так долго? — проворчал Юдл. — Ты никого не разбудил? Кто там у тебя в хате?