На выставке Степан еще раз встретился с Айцемик Урарту. Она сказала, что на днях возвращается в Баку и наотрез отказалась зайти к нему перед отъездом.
— Что случилось, Айцемик? — удивился он.
— Ничего особенного, — ответила она уклончиво. — Просто у меня не будет времени. Мы можем проститься и сейчас.
— Зачем прощаться? Разве мы расстаемся навсегда?
— Но вы собираетесь за границу, когда еще увидимся? И увидимся ли?..
Им опять помешала Лия: она взяла скульптора под руку и увела к группе посетителей...
После закрытия выставки Степан был на приеме у Наркома просвещения, который поинтересовался его планами на будущее и предложил поехать с выставкой во Францию, чему Степан обрадовался: как раз об этом он и сам хотел просить Наркома.
— Надо показать Европе начало великого расцвета нашего искусства. Пусть они знают там, что именно от нас изойдет новое, мощное и спасительное слово в области художественного творчества! — говорил Анатолий Васильевич, напутствуя скульптора.
К себе в мастерскую Степан вернулся в таком приподнятом и веселом настроении, что Лия, ни разу не видевшая его таким, спросила:
— Вы, Степан Дмитриевич, случайно, не выпили?
— Нет, когда я выпью, делаюсь сонным и скучным. Если хочешь видеть меня веселым, никогда не угощай вином... Я вот о чем хочу тебя спросить, — заговорил он после некоторого раздумья. — Помнишь тот разговор у Сутеевых, когда ты сказала, что охотно поехала бы со мной за границу? Ты тогда не шутила?
— Нет! — мгновенно ответила Лия. — С вами я согласна ехать хоть завтра.
— Но ты понимаешь, что это будет значить?
— Все понимаю, не маленькая...
— Осенью мне стукнет пятьдесят...
— Какое это имеет значение? — нетерпеливо прервала она его.
— А что скажут твои родители?
— Какое дело до этого моим родителям! Я сама себе хозяйка!..
Но прежде чем прийти к окончательному решению — брать или не брать с собой Лию — Степан посоветовался со своим другом Сутеевым. Тот выслушал его и сказал:
— В этом деле, Степан Дмитриевич, я тебе не советчик. Поступай, как знаешь.
— Но ты хоть попробуй отговорить ее. Тебя она, может, послушает.
— Это я тебе обещаю, — согласился Григорий Осипович.
Но Лия не хотела слушать ничьих советов. А под конец совсем разругалась со всеми домашними и перебралась в мастерскую скульптора. Она уже бредила Парижем, и отговорить ее кому-либо было невозможно. «Какого черта я ее отталкиваю, ежели она хочет ехать со мной? — рассуждал Степан. — Ведь Айцемик я уговаривал сам. А какая разница?» И действительно, разница была только в том, что к Айцемик он уже привык, и ее молодость не так его смущала. Может быть, найдутся люди, которые осмелятся осудить пятидесятилетнего скульптора за то, что он завел себе двадцатилетнюю подругу. Но ведь человек во все времена всегда стремился к постоянной молодости, вечной юности. И это стремление тем сильнее, чем богаче и содержательнее натура человека.
Осенью 1926 года скульптор Степан Эрьзя и его юная секретарша и переводчица — так она значилась в сопроводительных бумагах — Лия Альфредовна Кунс выехали из Москвы поездом на Новороссийск, чтобы затем отплыть во Францию...
ЮДОЛЬ ЗЕМНАЯ
После многодневного путешествия по четырем морям Степан со своей спутницей наконец прибыл в Марсель. Груз особых хлопот им не доставил, так как все ящики со скульптурами были адресованы на советское Торгпредство в Париже. Все же в Марселе пришлось задержаться на несколько дней, пока на груз оформлялись документы. Все эти дни Лия не давала Степану покоя, таскала его по городу: ей не терпелось посмотреть то одно, то другое. А ему никуда не хотелось идти. Настроение, испорченное без видимых причин еще в Москве, не улучшилось и в дороге. Ни Айя-София в Стамбуле, ни древний Пирей, ни теплые южные ночи у берегов Сицилии, которыми так непосредственно восхищалась Лия, не могли рассеять его грусти. Лия считала, что это у него от тоски по родине, и старалась успокоить и развеселить Степана. «Ведь мы скоро вернемся обратно, что ты так переживаешь?.. Ну представь, что я — кусочек родины, и тебе станет веселее!» — говорила она и без конца смеялась. Но Степан угрюмо молчал, снедаемый непонятной тоской. Он уже не помнил, с каким настроением покидал родину в первый раз, двадцать лет назад, зато хорошо помнил, с каким радостным подъемом возвращался. Сколько в нем было тогда надежд и дерзаний, творческой энергии. Казалось, их хватит с лихвой на целый век. А вот прошло всего лишь чуть больше десятилетия, и он снова покидает родину, усталый и опустошенный. Энергия истощилась, сила истратилась. Как он ни старался всего себя отдавать творчеству, житейские мелочи и дрязги тоже отняли немало и сил, и здоровья. Он, конечно, понимал, что это десятилетие в его жизни совпало с большими социальными потрясениями, что было бы глупо искать для себя отдельной счастливой Аркадии, где можно бы творить независимо от чего-либо, но одно дело понимать, другое — быть в ладу с подобным понятием.