Так прошла аргентинская зима, теплая и влажная. В мастерской даже печки не было. Степан работал в куртке или в вязаной кофте. А Лия опять хандрила, не находя себе дела. Срок годности ихних паспортов подходил к концу, и она почти каждый день напоминала Степану об этом. А он забыл обо всем на свете, ему так хорошо работалось, и главное: он нашел такой превосходный материал, какого не найдешь больше нигде. Отчего бы не задержаться в Буэнос-Айресе еще на годик? За это время он многое сможет сделать. Этими мыслями Степан поделился с Лией. Она ответила, что согласна остаться еще на год, но поставила условие: работать скульптор будет только днем, вечерами они будут развлекаться — ходить в театры, на концерты, заведут себе друзей, которых можно пригласить к себе. Разумеется, не сюда, не в эту конюшню. Работать можно и здесь, но для жилья необходимо снять квартиру, достойную его имени. Она сама обставит ее, по своему вкусу, и ему будет лучше — его имя засверкает, если их будут окружать художники, журналисты и вообще люди искусства. У него появится масса почитателей, его имя не будет сходить со страниц газет...
— Нет, Лиенька, это все не по мне, — прервал он ее. — Много ли прибавится к моему искусству, ежели, как ты говоришь, мое имя будет блестеть? При такой жизни, какую ты нарисовала, некогда будет работать. А мне надобно работать, я уже не так молод...
— Ну тогда и живи один, как пещерный медведь! — вышла она из себя. — А я не хочу так жить. Не хочу хоронить себя заживо!..
Подобные сцены происходили между ними все чаще. Степану это мешало сосредоточиться на работе: за зиму он успел сделать лишь три вещи из квебрахо — к «Головке Лии» и «Парижанке» прибавилась «Фантазия». Правда, виновата была не только Лия. Из кучи коряг в углу двора он больше не мог извлечь ничего подходящего. Надо было где-то доставать материал...
С приходом весны между Степаном и Лией наступил мир. Он на время отступил от своего первоначального зарока не потакать ей и согласился иногда бывать в театрах, посещать Общество содействия искусству. Хотел ли он удержать ее или просто ему надо было несколько рассеяться? Возможно, и то и другое. Он привязался к Лие. Временами она умела быть нежной и очаровательной. А это для мужчины что-нибудь да значит. При всей ее горячности, несомненно, она нравилась ему. Как-то еще в Париже Лия намекнула на то, что надо бы оформить их свободные отношения. Но он не хотел ее связывать, понимая, что такую темпераментную женщину долго не удержишь возле себя.
Спокойно прошло и лето. Лия больше не напоминала о просроченном паспорте. Степан работал мало: они часто делали длительные прогулки на пароходе по заливу Ла-Плата, ездили в Монтевидео, купались и загорали на пляже. К осени он наведался в дровяные склады у пристани и привез оттуда грузовую машину коряг и толстых чурок квебрахо. Обновил инструмент для резьбы по дереву, старый для этой крепкой древесины не годился, приходилось без конца его подправлять и точить. Пока он не приспособил к точилу электромоторчик, вертеть его заставлял Лию, что ей не очень-то нравилось, и всякий раз она ругалась, показывая ужасные мозоли на руках.
Вскоре между ними опять пошел разлад. Лия настоятельно потребовала, чтобы он снял для нее квартиру. А сам, если ему уж так хочется, пусть остается здесь в этой конюшне. Степан понимал, что снять для нее отдельную квартиру — значит, потерять ее. Он видел, как заглядывались на пляжах мужчины, когда она в плотно облегающем купальнике неторопливо выходила из воды, и знал, что ей нравилось их внимание...
Два с половиной года прожил Степан вместе с Лией. За это время все было между ними — и дружба, и ссоры и нежность, и холодность. Не было лишь ревности. Степан был по своей натуре человек не ревнивый, хотя Лия не раз давала для этого повод. А у нее вообще не было причин ревновать его к кому-либо. Но так было до тех пор, пока их отношения не испортились. Убедившись, что он так и не снимет для нее отдельную квартиру, она из-за каждого пустяка начинала с ним свару.
Степан давно уже заметил на своей улице босоногую девчонку с иссиня-черными волосами и темными, точно глубокий омут, глазами. Каждое утро она с матерью шла на базар, неся на худых плечах тяжелую корзину с фруктами. Ему захотелось вырезать ее чудную головку с круглым, как персик, смуглым лицом, маленьким носиком и сочными вишневыми губами. С базара она возвращалась обычно одна, что-то напевая гортанным голосом, и однажды, подкараулив ее, Степан попробовал заговорить с ней на смешанном языке — итальянском и испанском. К его удивлению, она все поняла. Оказывается, у девушки отец — итальянец, а мать — аргентинка. Она без лишних уговоров согласилась позировать скульптору, только зашла прежде домой переодеться. В мастерской она появилась в чистеньком платьице, туфельках и с огромным красным бантом в волосах. Лицо покрыла толстым слоем пудры, а губы намазала ярко-красной помадой. В общем, испортила весь свой прежний вид.