— На кой черт тебе столько чемоданов? Чего ты в них привезла?
— Все необходимое. Мы с тобой обставим дом, будем давать приемы. Пока устроимся в гостинице. Я знаю, ты опять живешь в дыре, где пахнет соленой рыба...
Ева тараторила без остановки. Степан молча пересчитал чемоданы и узлы и решил, что лучше всего позвать носильщика с тележкой, иначе придется ходить взад-вперед несколько раз. Когда весь багаж был погружен в ландо, он велел кучеру ехать в ближайшую гостиницу. Ева было запротестовала: она хочет не в ближайшую, а лучшую. Но Степан успокоил ее, сказав, что в Милане вообще нет плохих гостиниц, хотя не имел об этом ни малейшего понятия.
Как Степан и ожидал, с приездом Евы на него свалилось столько различных поручений и обязанностей, что у него совсем не оставалось времени. Хорошо еще, что благодаря покровительству Вольдемаро, ближайшего друга хозяина, на фабрике Степану давали большую поблажку. Он мог по нескольку дней совсем там не появляться, в результате терял лишь деньги. Требование Евы — совсем оставить работу — он категорически отклонил: не хотел лишаться куска хлеба. Он знал, что Ева слишком непрактичная хозяйка, чтобы можно было целиком положиться на нее. В конце концов все кончится тем, что она сама окажется на его иждивении. По этой же причине он не перебрался и в другую, более просторную и светлую мастерскую, которую она хотела снять для него. Единственное, на что оно согласился, это — поселиться в пансионате, где у него теперь была небольшая комнатка и трехразовое питание в день.
В первое время Степан исполнял все капризы своей любовницы: водил ее по Милану, почти каждый вечер бывал с ней в театре, на концертах, иногда целыми днями валялся в ее объятьях. Но такая жизнь ему скоро осточертела: он не мог работать, а это для него самое страшное. Бывало, только придет в мастерскую, тут же появляется Ева. Если не потащит куда-нибудь с собой, то заставляет лепить с нее. Степан терпеливо сделал два ее скульптурных портрета и еще отдельную головку. Но она непременно хотела, чтобы он высек из мрамора с нее «Обнаженную» и уговорил Уголино поместить эту вещь на выставке.
— На кой черт это тебе надо? — возмущался Степан.
— У меня красивый тело, пусть им любуются все!
— Я бы этого не сказал.
— Ты просто меня ревнуешь.
— Но ведь твое тело и без того видели многие, — усмехнулся он.
Женщины обычно обижаются на подобные замечания. Обиделась и Ева. Надув пухленькие губки, она недовольно проворчала:
— Имеешь в виду грузина?
— Никого я не имею в виду, — ответил Степан, но поинтересовался, как чувствует себя княжеский отпрыск.
— Замешательный мальшик! Знаешь, Стефан, он весь в тебя, только ошень шерный, — оживилась Ева, сразу забыв про обиду. — Говорят, если беременная занимается любовью с другим, то ребенок обязательно будет похожим на него.
Степан расхохотался над ее наивностью.
В пансионате он познакомился с певицей из Одессы — Изой Крамер. Она появилась в Милане года два назад и все еще лелеяла мечту спеть Кармен в театре Ля Скала, а пока что пела только в хоре, получая за это мизерное вознаграждение, которого едва хватало, чтоб оплачивать расходы на пансионат. Огненно-рыжие волосы, толстые смачные губы, горячие, точно пески аравийской пустыни, большие желтоватые глаза — все нравилось в ней Степану, и он предложил слепить ее портрет. Иза согласилась и дня три, примерно по часу, позировала ему в мастерской. Ева ужасно ревновала и, пока он работал над портретом Изы, все время устраивала ему сцены. Степан посмеивался над ее глупой ревностью, как и над ее лживыми клятвами в любви. Он был больше чем уверен, что она сразу же сбежит от него, как только поймет, что ее честолюбивым мечтам не суждено оправдаться. Пока она надеется, что он, Степан, вскорости станет известным на весь мир скульптором, вроде Родена, разбогатеет, купит на итальянской ривьере виллу и женится на ней...
Как-то Ева предложила Степану проведать Тинелли. Он сказал, что оставил его больным и теперь не знает, что с ним.
— Тем более надо навестить, если он болеет, — настаивала Ева.
Степан согласился, они купили цветов и поехали на виа Новара. Однако палаццо уже не принадлежало ни самому Даниэлю Тинелли, так как он скончался еще осенью прошлого года, ни его родственникам, которым не досталось после него ни единого скудо. Старый мот успел прокутить дядино наследство. Два палаццо в Лавено и Милане Тинелли заложил еще до приезда Степана в Италию, так что и умер он не в своем доме. Все это они узнали от старого слуги, оставшегося служить новым хозяевам. Он сразу узнал Степана и закивал ему как старому знакомому.